Сибирь
Шрифт:
Из Дальней тайги выйти — это еще полдела, а вот как там, по тракту… Вполне могут заграить молодчика".
Поля не ошибалась. У Акимова на душе действительно была тревога. Завтра к вечеру он окажется на тракте, в людных местах. Все ли там товарищи обдумали? Не произойдет ли какая-нибудь осечка? Подготовились ли к его приему в Томске? А Петроград? Готов ли для него заграничный паспорт? Удалось ли раздобыть деньги на дорогу и хотя бы самую малость на проживание в Стокгольме в первые дни… Впрочем, там Дядюшка. Не откажет, одолжит. Не может же быть такого положения, чтобы видный русский профессор
Акимов тревожился, и его тревогу мог понять каждый: он не знал пока ни маршрута побега, ни условий, в которых побег будет протекать… Он полностью зависел сейчас от других людей, от их доброты, от их сочувствия его судьбе, от их понимания смысла всей той борьбы, которую большевики называли бескомпромиссной схваткой классов на политической арене современной России.
— Не пожевать ли нам, Гаврюха, хлебца? — спросила Поля, когда они в полном молчании прошли более половины пути до землянки Федота Федотовича. Акимов так был погружен в свои мысли, что даже не отозвался. "Ну ладно, потерпим. Лучше пораньше придем к землянке и сварим какой-нибудь ужин", решила Поля. Она больше не подавала голоса. Акимов тоже молчал и даже не оглядывался.
День уже начал слегка хмуриться, поблекло небо, покрепчал мороз, когда Поля весело сказала:
— Притормаживайте, Гаврюха, скоро дойдем до ночевки.
— Неужели? — удивился Акимов.
— Да ведь почти целый день идем! — воскликнула Поля.
Они быстро раскочегарили печку, и Поля решила сварить уху. Еще идя в первый путь, она оставила здесь замороженную стерлядь, пяток картофелин и две луковицы со щепоткой черного перца.
Акимов помогал ей: наколол дров, разрубил стерлядь на куски, принес воды из незамерзшей полыньи ручья.
Поля была мастерицей варить уху. Вскоре землянку начал заполнять запах свежего варева.
— Ух, как вкусно пахнет! Слюну глотаю, Поля, — пошутил Акимов и водрузил на печку чайник с родниковой водой.
— А где вы обучились таежной жизни? — спросила Поля.
— Приходилось бывать в тайге раньше. А тут вот Федот Федотыч. А вы, Поля, где обучались кашеварить?
— А, видать, там же, где и вы! — смеялась Поля.
День они провели в молчании и теперь говорили без умолку. Хотели кое-что, конечно, узнать друг о друге в этой болтовне, но понимали, что всерьез заниматься расспросами сейчас не пристало. Он не сомневался, что чем меньше будет у нее сведений о нем, тем ей легче и проще. На всякий случай так было и договорено: о парне знать ничего не знаю, совершенно не ведаю, откуда он и кто. И он был подготовлен к тому же: откуда девица, чья она, женка или незамужняя — понятия не имею. Встретились вот неподалечку, оказалось, идем в одну деревню. Ну, пошли рядом. Разве возбраняется?
Поужинали еще засветло. Чай пили уже в темноте.
Чуть подсвечивала только печка своими красными боками.
Когда наступило время укладываться спать, всплыло одно затрудняющее обстоятельство: нары в землянке до того были узкими, что двоим можно было бы лечь только телом к телу.
— Ложитесь, Поля, свободно, по-настоящему, а я сяду за стол и постараюсь поспать сидя, — предложил
— Нет. Вам надо эту ночь поспать хорошо. Завтра трудный переход, а в следующую ночь неизвестно, удастся ли прилечь где-нибудь, — сказала Поля.
— Ладно. Решим так: вначале я сижу за столом, вы спите на нарах, а с середины ночи я лягу, а вы сядете.
Поля согласилась, легла на нары, Акимов сел за стол. Поле было удобно, хорошо, но она заснуть не могла: ей мешал Акимов. В землянке было так тесно, что он не мог даже вытянуть ноги. Он протягивал их под нары, задевал то и дело за козлы и будил Полю.
Помучавшись часик, Акимов встал, надел полушубок и вышел на улицу. Он пробыл там меньше получаса, но Поле, успевшей задремать, показалось, что парень проторчал на холоде слишком долго.
— Попробуйте лечь рядом, Гаврюха. Иначе завтрашний день не вынесете, пробормотала Поля сквозь сон, когда Акимов вернулся. Она притиснулась к земляной стене.
Он сильно устал, его не просто клонило в сон, а валило с ног. Лег рядом с Полей, спиной к ней, успел только сказать: "Блаженство", — и уснул как убитый до самого утра.
До Чигары оказалось, как говорят охотники в шутку, семь киселей. Шли целый день почти без остановок. Под вечер к тому же пошел снег, стало подбуранивать, и на открытых местах ветер сдерживал накат лыж.
К Чигаре подошли в потемках. В домах уже загорелись огни, и после предвечернего оживления деревня притихла.
Акимов отвык от жизни в селе и теперь в сумраке, присматриваясь к огням, пытался понять, велика ли деревня, как расположены улицы, где проходит тракт.
Лыжи пришлось запрятать в кустарниках, в ста саженях от дороги. Слехка присыпали их снегом, воткнули в сугроб палку, чтоб не забыть место. Тут же в сучьях Поля пристроила и ружье.
В деревню вошли с колпашевской стороны, примкнув к припоздавшему обозу, возвращавшемуся из Томска в Каргасок.
К счастью, обоз повернул к постоялому двору Нила Лукова. Здесь-то и должна была состояться встреча с Ефимом Власовым. "Ранним вечером, при потемках", — как было сказано Горбяковым.
За большим крестовым домом с пристройкой тянулся просторный двор. Он был заставлен санями, и Поля с Акимовым догадались, что народу на постоялом дворе пушкой не пробьешь. А тут еще подошел один обоз: подвод пятнадцать вразнопряжку.
Пока во дворе суета, Поля юркнула в дом. А там — происшествие, можно сказать, событие. Мужики, бабы, и приезжие и хозяйские, сгрудились возле длинного стола, но ступить дальше не рискуют. В углу два стражника оберегают трех парней. Одежда на парнях — одно название. Клочья висят на спине, на плечах, по бокам.
У одного видно голое тело. Головы обросшие. Волосы торчат клочьями, как солома, щеки и носы в струпьях — обморожены. На ногах — кандалы. Чуть двинут ногами — стук и звон на весь дом. Парни смотрят на людей, как затравленные звери, о чем-то переговариваются, жуют черный хлеб, прихлебывая кипятком, не замутненным даже чагой.
— Это кто такие? — спросила Поля у мужика, стоявшего ближе всех к двери.
— Дезертиры… Изловили их, слышь, у старообрядцев в Парабельской тайге.
— Старообрядцы?