Сибирская роза (сборник)
Шрифт:
– Уважаемая Тайга Викторовна! – не глядя на Закавырцеву, сухо забунтил Грицианов, зажёвывая концы слов. – Я главный врач и, следовательно, отвечаю за проводимые в диспансере лечения… Я считаю данные эксперименты в условиях нашего диспансера неприемлемыми.
– Сердце не терпит… Странно… – поникло возразила Таисия Викторовна. – Пока… От таких новостей и язык потеряешь… Пока о моём препарате знали лишь вы да я, вы разрешали его применять. А сейчас, когда им заинтересовалось само министерство и официально рекомендует испытать его у нас в диспансере непосредственно под моим наблюдением, вы вдруг зарачились напопятки?
– Ну… Что было вчера, – Грицианов опало прихлопнул обеими руками по столу, –
Грицианов замолчал. Он не знал, что ещё сказать.
Молчала и Таисия Викторовна.
Молчание явно затягивалось.
«Грицианов, не спи. А то умёрзнешь!» – подстегнул он себя, и это накинуло ему духу. У него взыграли глаза, и он уже твёрже, напористей поломил вслух:
– Вот сейчас я узнал, что ваши, казалось, невинные капельки выкатываются на вседержавную арену. Каюсь, я испугался. У меня, как говорил один дворник, ум назад пошёл… Ну… Дать эти капельки одному, двум, трём безнадёгам… Но когда дело ставится на государственный поток… извините, я на себя такого риска не беру. Я не хочу никаких экспериментов! Я врач. Я лечу. Я хочу иметь уже готовые, проверенные препараты. Вы проверьте и дайте. Я буду спокойно лечить. А экспериментировать в широких масштабах на людях… Это знаете… Вы что же, думаете, у нас люди дешевле мышей? На мышах не испытывали – сразу давай на людях! Это не перехлёст? А потом… Мне, да и всему диспансеру неизвестно, какие именно больные фигурируют в представленных вами туда, в министерство, – он ткнул пальцем вверх, – материалах. Не знаю, был ли у них действительно рак, проводилось ли предварительное лечение лучами радия и рентгена, была ли надобность в применении ваших геркулесовых капель и тэдэ и тэпэ. Ведь всё это делалось вами лично без какого-либо контроля?
– А я, врач, что, не контроль? Или вы мне не доверяли? И – повышали? А десятки мною излечённых, кого вы лично смотрели потом? Вы что, себе уже не доверяете?
Грицианов скорбно сморщился.
– Ну, сабо самой, это не разговор… Что за базар? Доверяли, не доверяли… Одним словом, всё это заставляет меня возражать против испытания ва-ше-го препарата в условиях на-ше-го диспансера. Тем более, мы не научно-исследовательское учреждение. Мы не сможем объективно дать правильную оценку ва-ше-го метода.
Как на ватных, на неверных ногах Таисия Викторовна вышатнулась из диспансера и машинально, без мысли во взгляде побрела по улице.
Пожилой чинный мужчина в тройке, при бабочке, ждавший её у выхода, насторожённо хмурится. Да куда это дурёку покатило? Или у неё семь гривен до рубля не хватает? [26] Пройти мимо – и не заметить!
Короткотелый, точно обрубыш, непомерно тучный, с игрушечно-крохотной головкой с кулачок, невесть как прилепленной к экой раскормленной, оплывшей квадратно-гнездовой туше, с невероятно долгими, толстыми руками, напоминающими рачьи клешни, – да и весь он, рачеглазый, походил на жирного рака в строгом чёрном костюме-тройке, – с минуту ещё в маете ждал, полагая, что она опомнится, догадается, что жмёт вовсе не в ту сторону и повернёт назад, к нему, но она уходила всё дальше, теряясь в тугой весёлой апрельской толпе.
26
Семь гривен до рубля не хватает – психически ненормальный.
Он всплыл на цыпочки – её уже совсем не видать!
Он оторопело поморгал белёсыми ресницами и ринулся следом с той отчаянной
– Тай Викторна!.. Тай Викторна!.. – аврально вопил он, тяжко пробиваясь сквозь людскую литую тесноту.
Суматошные крики догнали её.
Она очнулась. Остановилась.
– Тайна Викторовна!.. Соболинка!.. Здравствуйте!.. – подлетая, бормотал он, задыхаясь с бега, тараща и без того сидевшие навылупке глаза и кланяясь.
Таисия Викторовна рассеянно улыбнулась.
– А-а, Борислав Львович… Вы…
– Я, я, Таёжка! Я!.. – захлёбывался он словами, плотно наклоняясь к её лицу, так что его могла слышать лишь она одна, и крепко, будто железными тисками, беря её за локоть.
Она положила руку на его руку, до боли твёрдо державшую её за локоть, подумала столкнуть и не столкнула…
Познакомились они на первом курсе.
Ей было семнадцать, ему – сорок два.
В молодости он много болел. В порядке исключения разрешили ему поступать в институт.
Сдавал Кребс вступительные вместе с Таёжкой.
Их зачислили в одну группу.
Уже в начале учёбы Борислав Львович нечаянно обнаружил, что ему улыбается случай стать мужем не только Таёжке, но и параллельно расшалившейся самой старенькой в округе кафедральной проказнице – Люции Ивановне.
Он задумался и, кажется, горько затосковал.
Что делать?
К какому берегу кидать чалки?
Борислав Львович был серьёзный человек, обстоятельный. К тому клонили, обязывали высокие лета.
Как человек степенный, осторожный он занялся налегке бухгалтерией, севши за счёты.
Таёжка молода, соблазнительно хороша. Всё пока чики-брики. Одно очко. Но!.. Положение – ноль. Перспектива – прозябание где-нибудь в нарымской Ривьере по распределению. Минус очко. Итого имеем круглый ноль. Полный трындец! Лешак его знает, что за жизнь? Кроме вечного рака головы [27] , что с нею наживёшь? Потрясение мозгов!
Прокрутим вариант с шалуньей Люцией Ивановной.
27
Рак головы – трудности, проблемы.
Люция Ивановна достопочтенна, скромно говоря, николаевская невеста, но искренне тянется в соблазнительно хорошенькие. Желание вполне похвальное, однако, увы, неисполнимое: она на двадцать пять лет старше Бориски. Знамо дело, при всём горячем желании это в плюс не впихнёшь. Минус очко.
Ах, этот минус! Сдвинуться с ума!
Борислав Львович осерчал на закон.
Ну что это за закон – нельзя взять даже две жены? На Востоке вон раньше табунами огребали – и ничего, сатана тебя подхвати!
Нам табун не нужен, нам и две достаточно. Мы скромны, мы без байских замашек. Нам бы к красоте и молодости Таёжки пристегнуть всё то, чем владеет Люция Ивановна – и мы на гребне сбывшейся мечты! Сразу б начало светать в мозгах [28] . Полный же шоколад!
Но – закон-жесткач!
Выбирай. Эта – на двадцать пять моложе тебя, та – на двадцать пять старше тебя. Кругом пендык! Как выбирать?
Борислав Львович покопался в пустоватых закоулках своей памяти, вымел кой-какую любопытную мелочишку. Вспомнил, что отец Конфуция был старше своей жены на 54 года, отец Бородина на 35, Бальзака – на 32, Гончарова – на 31, Генделя – на 29, Лондона – на 24, Гёте – на 22, Ковалевской – на 20…
28
Светать в мозгах – приходить в сознание.