Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова
Шрифт:
Здание училища стоит до сих пор. После революции 1917 года в нем размещался Реввоенсовет Республики, сегодня здание училища, перестроенное в 1944–1946 годах, занимает Министерство обороны Российской Федерации.
Анненков окончил училище в 1908 году. Последний год он обучался в эскадроне Петербургского Николаевского кавалерийского училища, в так называемой Царской сотне, что дало ему, не казаку по рождению, право осуществить мечту юности и выйти в казачьи части {12} .
Воспоминания о нем современников неоднозначны и противоречивы. Краски, которыми они пишут его портрет, тоже контрастны: светлые, когда рисуется портрет молодого сотника, и мрачные, когда они говорят об атамане, владыке Семиречья. Портреты, написанные советскими «художниками», никогда воочию не видевшими атамана, карикатурны.
Наиболее полный
С 23 июня 1911 года по ноябрь 1913 года П. Н. Краснов в чине полковника служил в Западно-Сибирской казачьей бригаде и был командиром 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка, расквартированного в городе Джаркенте Семиреченской области. Блестящий журналист и плодовитый писатель, автор более тридцати эссе, романов и новелл, переведенных на многие языки, он оставил интересные воспоминания.
Вспоминая однополчан, Петр Николаевич пишет и об Анненкове:
«Я не мог не благоволить к Борису Владимировичу Анненкову потому, что это был во всех отношениях выдающийся офицер. Человек, богато одаренный Богом, смелый, решительный, умный, выносливый, всегда бодрый. Cам отличный наездник, спортсмен, великолепный гимнаст, фехтовальщик и рубака — он умел свои знания полностью передать и своим подчиненным казакам, умел увлечь их за собой.
Когда сотник Анненков временно, до прибытия со льготы [7] из войска есаула Рожнева, командовал 1-й сотней — сотня была первой в полку.
Когда потом он принял полковую учебную команду — команда эта стала на недосягаемую высоту. Чтобы быть ближе к казакам, Анненков жил в казарме, отгородившись от казаков полотном. Он шел далеко впереди моих требований, угадывал их с налета, развивал мои мысли и доводил их до желаемого мною завершения.
На дворе 1-й сотни он построил самые разнообразные препятствия, и я часто приезжал к нему, чтобы на них проверить своих Ванду и Грезетку. Он часто садился под поваленное дерево, имея на руках своего фокса [8] , и казаки сотни прыгали на лошадях через своего сотенного командира. Не было ничего рискованного, на что бы он не вызывался бы.
7
Имеется в виду полк с льготными условиями службы.
8
Фокс — собака английской породы для охоты на лис, отличающаяся резвостью и небольшим ростом.
Чистота одежды, опрятность казаков, их воспитание и развитие — все это было доведено в его сотне, а потом и в команде до совершенства.
Как же мне было не любить и не ценить такого офицера? Он никогда не „дулся“ на замечания, всегда был весел и в хорошем расположении духа».
Не правда ли, блестящая характеристика офицера?! Такой мог бы позавидовать каждый!
Но успехи не падали Анненкову с неба, а доставались нелегким трудом. Он «ходил на уборку лошадей, ругался там, занимал казаков рубкой шашкою лозы и уколом пикой соломенных чучел и шаров, часами твердил с ними уставы, а по вечерам долго подсчитывал с артельщиком и фуражиром фунты муки, хлеба, зерна и мяса» {13} . Он «ходил худой и черный, как цыган, от загара, с темными, не всегда чистыми руками, с мозолями от турника и трапеции на ладонях и с грязными ногтями…» Он был «живой, как ртуть, несравнимый и непобедимый
Впрочем, генерал объективен и не делает иконы из своего любимца. Он отмечает непредсказуемость своего офицера, его способность бросить вызов обществу, нарушить установленный в нем порядок, за что приходилось его и круто одергивать.
«Вдруг явится он в строй в фуражке с тульей чуть не в четверть аршина, в каком-то диком подобии фуражки. Он не обижался, когда я делал ему замечание, и покорно уничтожал фуражку.
Потом встречу его в кителе, на котором, как у какого-нибудь циркового борца, вместо орденов на груди прицеплены все те жетоны, которые он получал на скачках и иных состязаниях. Да мало того, что так ходит по городу, но еще снимется со всеми этими „регалиями“. А мне шлют из Верного его фотографию и пишут: „Полюбуйтесь — ваш Анненков!“» {15} .
Анненков самозабвенно любил лошадей: видно, сказывалась игравшая в нем цыганская кровь матери.
«У Анненкова была страсть продавать и менять лошадей. Только своему непобедимому Султану он и был верен. То появится у него чистокровная двухлетка с ипподрома, то отпросится он на две недели в отпуск, умчится в Аулие-Ата и приведет оттуда прелестную трехлетку англо-текинской породы», — вспоминает генерал {16} .
Анненкова даже обвиняли в нечестной торговле лошадьми, но эти обвинения не подтвердились. Любовь к лошадям он пронес через всю жизнь. Даже на фронте, отмечает П. Н. Краснов, он не изменил своей страсти и писал генералу восторженные письма, и все о лошадях: каких лошадей он отнял у немцев, о том, что лошадь немецкого офицера оказалась хуже его Султана и т. д.
Мы уже знаем, что Анненков был талантливым кавалеристом и непременно брал призы на всех соревнованиях по выездке лошади, скачкам, рубке лозы. Но он был не только отличным наездником, но и обладал такой выносливостью, что был способен целыми днями не слезать с седла. После землетрясений 1910–1911 годов в Верном «лихие офицеры-сибиряки хорунжие Анненков и Иванов помчались через замерзшую Или в Пржевальск, о котором не было никаких известий. Из Джаркента они выехали 26 декабря в 8 часов 15 минут утра, а 31 декабря в 3 часа дня они уже вернулись в Джаркент, пройдя за 5 дней и 6 часов 555 верст, причем величина дневного перехода доходила до 133 верст, а ехать им пришлось по пустыне, в суровое зимнее время, через перевалы, занесенные снегом, терпя голод и холод… Будь такой подвиг совершен в России, были бы и награды… Здесь же — благодарность в приказе по бригаде. И все. Здесь это дело: лишения, непрерывный поход, суровые ночлеги — вещь обыкновенная, потому, что это суровый край, объятый войною» {17} .
Уже зная Анненкова как организатора и командующего партизанской армией и наслышанный, в основном из советских источников, о «подвигах» этой армии в Семиречье, П. Н. Краснов вспоминает о том, что Анненкову еще в молодости была присуща идеализация атаманства, разбойничества, ватажничества, повстанчества:
«Когда он был еще в 1-м Сибирском казачьем Ермака Тимофеева полку, в наших с ним долгих поездках с учебной командой по горам и пустыням Приилийского края, он часто и охотно говорил со мною о Степане Разине, о Пугачеве, о разбое, о романтической удали разбойничьей жизни. Кипела в нем цыганская кровь. Любимой песней его была разинская „Схороните меня, братцы, между трех дорог…“ {18} .
Бывало, запоют его песенники, Анненков обернется ко мне и скажет:
— Вот это — смерть! Господин полковник, Вы не находите, что так это хорошо покоиться одному на вольной земле между трех Российских дорог?
Его глаза блестят, в них дрожит так несвойственная Анненкову слеза» {19} .
Отношение к Анненкову офицеров полка было различно: одни восхищались им, другие — ненавидели. «Не только как серьезного соперника, но и по моральным причинам», — отмечает П. Н. Краснов, но каковы эти причины, не уточняет {20} . Сам Анненков ни с кем не сближался, и это отмечали многие мемуаристы, без всяких оснований обвиняя его в надменности, высокомерии, зазнайстве, самовлюбленности. В свое время это бесило некоторых из них и в дальнейшем дало повод вложить свою лепту в формирование отрицательного имиджа Анненкова. Одним из таких сослуживцев был Н. П. Волосников. В своих письменных показаниях против Анненкова он свидетельствовал: