Сибирские перекрестки
Шрифт:
– Илья, геолог! – представился один из них, судя по виду, более старший, и уверенно протянул жесткую, сильную руку.
– Глеб! – сказал другой, моложе, с открытым и мягким овалом лица, из-за чего он, со своей стриженой головой и большими ушами, был похож на подростка из какой-нибудь колонии или детского дома военной поры.
– Глеб у нас коллектор, а Илья – геолог, – сказал Лавишев. – Вот и все наши! А теперь, временно, будете и вы нашими! – улыбнулся он. – Давайте, ребята, устраивайтесь, палатка пока у нас одна, немного тесно, но ничего – это временно.
За
Лавишев решил сделать запасную площадку для вертолета и заставил Петьку и Елисея расчищать от леса часть террасы. Те сначала уперлись, не понимая, зачем чистить лес, когда рядом, у ручья, превосходная естественная посадочная полоса из галечника. Но Лавишев настоял и заставил всех делать полосу. Эта предусмотрительность Лавишева оказалась ненапрасной, как ненапрасной была работа по основательному устройству лагеря.
Еще один день ушел у них на то, чтобы истопить самодельную баню и сделать выпечку хлеба на неделю. Выпечкой, так же как закваской теста, занялся сам Лавишев. Он замесил в огромной кастрюле тесто и поставил его в тепло палатки, чтобы оно дошло. Печь он топил долго, и долго камни набирали жар, чтобы потом отдать его формам с тестом. Протопив печь, Лавишев тщательно осмотрел угли, выбросил недогоревшие головешки, очистил поддон печи, поставил туда формы с тестом и тщательно прикрыл печь створкой. Работал он быстро, сноровисто, так как понимал, что из печи, которую они соорудили в обрыве терраски, накопившийся жар быстро оттягивается вечной мерзлотой.
Через некоторое время он попробовал выпечку.
– Не дошел, сыроват! – буркнул он и снова замуровал печь.
Отмерив еще какое-то время, он определил известным ему чутьем, что теперь хлеб вынимать можно.
– Все! Хорош – дальше пригорит, не вытряхнем из форм!
– Выгружаем! – почти хором воскликнули все столпившиеся вокруг начальника.
– Да!
Для выгрузки опыта не нужно, поэтому Лавишев отошел в сторонку, давая возможность другим принять участие в необычной выпечке.
– Ну и хлебушек! Вот это да!
– Ты смотри, какая корочка!
– Куда положить буханки?!
– Заверните в одеяла – пускай дойдут! – крикнул Лавишев, направившись к речке, чтобы окунуться после целого дня, проведенного около жаркой печи.
В этот же день, вечером, у них была еще и баня, которую устроили в одноместной палатке, так что в ней пришлось мыться вприсядку, сидя на корточках рядом с тазиком. Однако все были рады бане, и вечером в лагере чувствовалось даже приподнятое настроение.
Когда после бани все собрались в палатке, Лавишев взял гитару, настраивая, прошелся по струнам. В палатке сразу стало по-домашнему уютно: пахло свежим хлебом, чистотой, дневная усталость и баня разморили, и от этого накатило расслабленное, блаженное состояние.
Аккомпанируя
Петька, слушая незнакомые ему песни, смотрел на Лавишева, который полулежал, привалившись на топчан рядом со столом, сколоченным из грубо отесанных лесин. На столе, рядом с ним, стояла рация, лежали какие-то бумаги, валялось несколько книг и журналов. И глядя на начальника, Петька все никак не мог понять своего какого-то беспокойства, а потом сообразил, что ему просто хочется напиться до чертиков, как это часто бывало раньше вот в такие минуты, от тоски, а сейчас от песен Лавишева. Желчно усмехнувшись, он вспомнил, что в лагере Лавишева был сухой закон и достать что-либо спиртное здесь было равносильно полету куда-нибудь на другую планету.
«Если бы сейчас был в поселке, то побежал бы в магазин или домой к продавщице, – мелькнуло у него. – Как это всегда делает братва, когда вырывается из тайги. А эти что за люди!»
С досады, усталости и от тоски Петька рано залез в свой спальник. За ним последовал и Елисей. Вскоре залезли в спальники Илья и Глеб. Только один Лавишев все так же продолжал наигрывать на гитаре, негромко подпевая сам себе.
Ему ложиться было еще рано – у него подходило время сеанса связи с экспедицией в поселке Батагай. Взглянув на часы, он отложил в сторону гитару, включил рацию, надел наушники и стал ждать вызова.
В сумеречной полутьме палатки слабо светился крохотный огонек сигнальной лампочки рации, и от этого на душе у Лавишева стало привычно тепло и уверенно, как всегда, когда он выходил на связь с экспедицией.
Наконец радист из экспедиции начал выходить на связь с отрядами, вызывая их по очереди. Дошла очередь и до Лавишева.
– Говорит первый! Седьмой, седьмой, как слышите меня? Прием!
– Первый, я седьмой, слышу вас хорошо! Прием!
– Седьмой, доложите результаты работ за истекшие дни. Как ваши гости?
– Гости прибыли два дня назад, включились в работу. Лагерь разбили. Завтра выходим на маршруты!
– Так, все ясно, Вадим Васильевич. У вас все в порядке. Пока временно используйте гостей в маршрутах. Назад, на буровую, их перекинем позже, через недельку. Сейчас нет вертолета. Как поняли? Прием!
– Вас понял! Вертолет будет через неделю!
– Хорошо, Вадим Васильевич, до следующего сеанса! Пока!
– Пока!..
Лавишев снял наушники, щелкнул тумблером, огонек рации погас, а вместе с ними и связь с людьми из далекого отсюда поселка.
В палатке стало тихо. Все лежали по своим спальникам, но не спали. У каждого было о чем подумать, что вспомнить.
В логу было безветренно и спокойно. Издали доносился еле слышимый отсюда шум речушки. Природа вокруг затихла, однако было обманчиво светло, и это сбивало с привычного укоренившегося ритма ложиться спать с наступлением темноты. Но нужно было отдыхать – брала свое, давала знать усталость напряженного дня. Во всем теле засели осколками усталости многочисленные мелкие и большие поделки заботливого суетливого дня.