Сигнальные пути
Шрифт:
Светлана была шумной, нахальной, энергичной. Такие, как она, приходят в этот мир, чтобы исправить ошибки, сделанные такими, как я. Именно так выразился хозяин, позвонивший мне сразу после Рождества: «Кажется, я нашел решение проблемы». Я была проблемой. Света – решением.
Я была благодарна ей за шум, движение, жизнь, за быстрое и неотвратимое расколдовывание пыльной зачарованной квартиры в обыкновенное человеческое жилье без причуд. За то, что я снова двигалась, поднимала и опускала руки, а не лежала сутками напролет, отвернувшись лицом к стене, а спиною – к требовательному рыбьему рылу. К красно-черной палачевской голове, смотревшей на меня из аквариума твоими глазами.
Звонила мама, звала к себе на Новый год. Я отказалась. Не знала, будет ли мне куда возвращаться. Я боялась объяснений,
Наши милые нахлебники-квартиранты разбежались за несколько дней, стоило заговорить о деньгах. Последней с виноватой улыбкой съехала Кристина – подруга из архива предложила ей пожить пока у нее, а мне деваться было некуда, и я оказалась одна в пустой квартире, по которой ночами бродили дикие, необъяснимые звуки, словно эхо другой, так и не прожитой мною жизни.
Пятнадцать лет назад я лежала точно так же, отходя от предательства и разрыва. Другая страна, другой мужчина, но та же самая боль, не оставляющая места ни для чего более. Жизнь удивительно однообразна, если смотреть на нее из разоренной постели. Меня удивляло собственное состояние – мы не особенно хорошо жили последние годы, и я могла бы чувствовать облегчение, но ощущала только отчаяние, словно потеряла счастье, которого давно не было.
Общие друзья, оказавшиеся на проверку только твоими друзьями, встречали меня недоверчиво, в рассказе о твоем исчезновении им чудилась какая-то темная недосказанность. Никто и ни в чем не обвинял меня прямо, упаси бог, но нехитрая мысль «от хороших жен так не уходят» легко прочитывалась в паузах между вежливыми и сочувственными словами.
Как ни странно, никому из нас не приходило в голову самое страшное и очевидное объяснение. Хотя я добросовестно отнесла заявление об исчезновении мужа в милицию и провела несколько незабываемых часов, перелистывая альбом с фотографиями последних «подснежников», обнаруженных в Москве, но поверить в возможность подобного исхода всерьез так и не смогла. Смерть – это было не про тебя. Несколько месяцев потом мне перезванивали из бюро судебной медицины, обнаружив труп подходящих кондиций, «русоволосый мужчина, славянский тип внешности, рост – метр девяносто», но я ни разу не ездила на опознание. Мне было бы легче, знай я наверняка, что ты умер, но я была уверена: ты жив. Это не было истерическим отрицанием реальности доведенной до отчаяния женщины, я видела, что, так или иначе, эту уверенность разделяли со мною все знавшие тебя. Возможно, кто-то из них даже догадывался, где ты скрываешься, но ни один не захотел поделиться своими догадками со мною. Ты умел очаровывать людей, я – только разочаровывать.
Светлана появилась, когда между мною и безумием оставалось буквально несколько завитков неаккуратно положенной штукатурки, в которых я каждый день открывала все новые и новые узоры. Она жила с таких огромных «недоделанных» квартир, их много было в отходящей от кризиса Москве. Светлана договаривалась с хозяевами, заканчивала ремонт, а потом сдавала помещение покомнатно. Наша «пыльная квартира» была для нее уже третьей. Затеянное переустройство подняло меня с постели. Отдаваться тихому неподвижному отчаянью под визг электродрелей и стук молотков – ремонт было решено начать с установки межккомнатных дверей – стало невозможно, и я сбежала из дома.
В ту зиму вся Москва ходила на митинги, и я тоже. Меня мало интересовала политическая
На задворках крупных «официальных» акций промышляли агитацией мелкие непредсказуемые организации – от уфологов до членов движения «Евреи за Иисуса», – ловко пристроившиеся раздавать свои красные листовки среди агитаторов-леваков. Они привносили в звериную серьезность происходящего легкий оттенок здорового безумия и пофигизма. Впрочем, в самовыражении московскому креативу было далеко до питерского. Там один из протестующих с поистине гоголевским размахом провозгласил всех участников митинга без различия по возрасту и полу сперматозоидами новой жизни.
Биолог во мне саркастически улыбался, наблюдая за социальными играми приматов, которым два с половиной десятка лет промывали мозги культом индивидуального успеха, приматов, возомнивших себя кошачьими – гордыми, автономными одиночками в джунглях большого города, – и с изумлением открывающих (но не осознающих) собственную стайную природу; так во времена Бальзака молодые женщины, выданные замуж прямиком из монастырской школы, открывали для себя мир чувственности и влечения. Для женщин это заканчивалось адюльтером, сладкой и позорной зависимостью от первого попавшегося соблазнителя. Для толпы это, вероятно, должно было окончиться так же. Но слаб человек… и я не меньше остальных желала обмануться, очароваться, забыться, влиться в общее поле радости и надежды, но мне не удавалось.
Мешал дух взаимного презрения и взаимного отрицания, разлитый в воздухе. Невозможно было присоединиться к одной толпе, не начав жалостливо или гневливо презирать ее оппонентов. Обвинения были симметричны – жадность, глупость, продажность (Путину или Госдепу), что лишний раз подчеркивало их ритуальный характер. Одни провозглашали революцию «ватников», другие – революцию «норок», хотя в реальности и в той и в другой толпе преобладали недорогие и практичные черные куртки и полупальто. Шла азартная «война чисел»: «свой» митинг каждый тщился подать как «марш миллионов», а шествие противоположной стороны представить жалкою кучкой маргиналов. В интернете упоенно считали людей «по головам», сравнивая фото, сделанные с разных ракурсов, и уличая друг друга в подлоге. Ответ на вопрос «сколько» казался важнее ответа на вопрос «за что». В какой-то момент эта разъединяющая нота сделалась невыносимой, как скрип ломающегося пенопласта. Энергия взаимного отталкивания грозила превзойти силу всемирного тяготения, и у меня появилось физическое ощущение, что еще немного ненависти и обид – и город просто взорвется и рассыпется на белые упругие гранулы. Мне сделалось страшно, и в следующий раз, вместо того чтобы пойти на митинг, я неожиданно для себя самой предложила Светлане помочь с ремонтом.
С каждым днем, приближающим президентские выборы, напряжение нарастало. Уже мерещились танки на улицах, баррикады, пролитая кровь. Простые вещи сохраняли рассудок. Прошпаклевать, прогрунтовать, сравнить цены на обои, заказать новые ключи, постелить линолеум. Поддавшись общему психозу, я купила несколько банок консервов, сгущенки, чая, сахара и круп на случай, если в городе начнутся беспорядки. Светлана посмеивалась над моей панической предусмотрительностью. Она свято верила в Путина и с удовольствием повторяла все последние дни, когда волна, поднятая к выборам, пошла на спад сразу же после их завершения: «Ну я же тебе говорила, что ничего не будет!»