Сикстинский заговор

Ванденберг Филипп

– Что значит «найти какую-нибудь расшифровку»? – подозрительно поинтересовался профессор Маннинг. – Что это, собственно, значит: найти какую-нибудь расшифровку?

– Я хочу сказать, что мы не можем себе позволить и впредь блуждать во тьме и неведении и ждать, пока наука сама предложит нам объяснение. Мы все знаем, какой опасный характер носила дискуссия о подлинности Туринской плащаницы, пока Церковь не сказала свое слово, заняв однозначную позицию.

– Мать науки, – спокойно ответил Маннинг, – истина, а не скорость. Эта публикация появилась некстати, но моих исследований она коснется лишь вскользь, в свете этих событий мне представляется необходимым проводить их еще тщательнее.

– Мистер, – Канизиус иногда употреблял обращение «мистер»,

и это выдавало его американское происхождение, – курия выделила вам на проведение исследований кругленькую сумму. Я могу предположить, что эта сумма удвоится, если деньги ускорят работу и вы сможете в ближайшие дни предложить некое удобоваримое толкование, после чего жизнь в этих стенах снова вернется в привычное русло.

Паренти откашлялся, остальные подняли глаза на профессора.

– Знаете, почему я смеюсь? Ситуация не лишена комизма. Полагаю, Микеланджело уже удалось посеять сомнения и внести неразбериху в жизнь курии, и это даже ранее, чем мы нашли ключ к надписи. Представляете, что произойдет, когда интерпретация будет сделана?

– Хочу конкретизировать свои слова, – снова начал Канизиус. – Если вы, профессор Маннинг, считаете, что не в состоянии в течение недели раскрыть секрет надписи, курия будет вынуждена прибегнуть к помощи других экспертов.

– Вы мне угрожаете? – Маннинг вскочил и приблизился к Канизиусу. – Вы меня не запугаете, Ваше Высокопреосвященство. Если речь идет о науке, меня нельзя подкупить, я не потерплю шантажа.

Кардинал-государственный секретарь попытался его успокоить:

– Нет, профессор, вы неправильно меня поняли. Мы не собираемся угрожать вам или оказывать на вас давление. Но вы должны понять всю странность ситуации, которая вынуждает нас действовать быстро, если мы хотим избежать неприятностей.

Паренти захихикал, и в смехе его послышалось ехидство:

– С тех пор как Микеланджело сделал надпись на своде Сикстинской капеллы (то ли ересь, то ли нечто праведное), прошло четыреста восемьдесят лет; четыреста восемьдесят лет надпись была там, несколько столетии она была видна, я полагаю. А теперь за неделю нам следует выяснить ее значение. Ничего не могу поделать, идея кажется мне смешной. Под таким невероятным прессингом и в столь сжатые сроки я бы никогда не взялся за удобную работу.

– Но поймите же! – умоляюще убеждал его профессор Паванетто. – Церковь оказалась в очень щекотливой ситуации. – При этих словах монсеньор Ранери снова одобрительно закивал головой.

– А почему, собственно, – поинтересовался Маннинг, – вы все считаете, что за сочетанием букв AIFA – ШВА скрывается проклятие или страшная тайна? Разве Микеланджело не мог с тем же успехом зашифровать цитату из Библии, какую-нибудь строку из Священного Писания?

Касконе подошел вплотную к Маннингу. Он проговорил тихо, почти шепотом:

– Профессор, вы недооцениваете темную сторону человеческой души. Мир зол.

Маннинг, Паренти и Паванетто озадаченно замолчали. Тишину разорвал звонок.

– Да! – ответил Канизиус. – Вас, Ваше Высокопреосвященство! – Он передал трубку Касконе.

– Да! – произнес тот с неохотой. Однако через мгновение его лицо исказилось от ужаса. Кардинал-государственный секретарь вцепился в трубку, рука его дрожала: – Сейчас приеду.

Канизиус и остальные вопросительно посмотрели на Касконе. Но тот только покачал головой и сильно побледнел.

– Плохие новости? – поинтересовался Канизиус. Касконе прикрыл руками лицо. Наконец, запинаясь, проговорил:

– Отец Пио повесился в Ватиканском архиве. – И он поторопился добавить: – Domine Jesu Christe, Rexgloriae, libera animas omnium fidelium defunctorum depoenis inferni et de profundo lacu. [107] – Государственный секретарь трижды перекрестился.

Остальные последовали его примеру и тихо прочитали:

– Libera eas de ore leonis, ne absorbeat eas tartarus, ne cadant in obscurum; sed signifer sanctus Michael, repraesentet eas in lucem sanctum, quam olim Abrahae promisisti, et semini eius. [108]

107

Господи

Иисусе Христе, Царь славы, избавь души всех усопших праведников и верных от мук преисподней и от бездны глубокой (лат.).

108

Упаси их от пасти льва, дабы не поглотил их ад и не были они ввержены во тьму. Но святой Михаил знаменосный представит их в священном свете: как некогда Ты обещал Аврааму и семени его (лam.).

Отец Пио Сегони висел на оконной раме в отдаленной комнате архива. Он обвил шею широким поясом бенедиктинской рясы, другой конец которого закрепил на приоткрытом окне. Он покончил с собой. Это казалось невероятным.

Кардиналы Беллини и Еллинек уже находились там, когда прибыл Касконе. Еллинек встал на стул, собираясь перерезать пояс ножом, чтобы опустить тело вниз, но Касконе остановил его. Он кивнул на выкатившиеся глаза повешенного, на свесившийся язык и сказал:

– Вы видите, Ваше Высокопреосвященство, ему уже не помочь. Теперь очередь врача!

– Врача! Профессор Монтана! Где профессор Монтана? – подхватили присутствующие.

Scrittore,обнаруживший тело, ответил, что профессор Монтана оповещен и будет с минуты на минуту. Еллинек сложил руки для молитвы и прошептал:

– Lux aeterna luceat ei, lux aeterno, luceat ei… [109]

Наконец явился профессор Монтана в сопровождении двух братьев, одетых в белое. Монтана взял руку повешенного, пытаясь прослушать пульс, затем отрицательно покачал головой и дал знак братьям снять тело. Они положили покойного отца Пио на пол. Его остановившийся взгляд казался жутким. Присутствующие сложили руки. Монтана прикрыл рот и глаза усопшего и осмотрел темно-красные полосы, оставшиеся на его шее. Затем он невозмутимо произнес:

109

Да светит ему вечный свет (лат.).

– Exitus, Mortuus est. [110]

– Как же это могло случиться? – спросил кардинал Беллини. – Он был таким способным.

Еллинек согласно кивнул. Касконе обратился к другому Scrittore:

– У вас есть объяснение, брат во Христе? Я имею в виду, не выглядел ли отец Пио подавленным?

Scrittoreответил отрицательно, правда, с оговоркой, что душа другого человека – потемки. Отец Пио проводил в архиве день и ночь, да примет Господь его душу. Никто из архивариусов и Scrittoriне ждал беды, когда отец Пио появился утром. Обычно он входил в архив с рассветом и появлялся в библиотеке только около полудня. При этом он казался отрешенным, делал заметки, всегда носил их с собой, а потом прятал в ящиках; но о содержании своих исследований отец Пио никогда не рассказывал. Он вообще был молчалив от природы. Все архивариусы и Scrittoriсчитали, что отец Пио выполняет тайное поручение.

110

Он мертв, смерть наступила (лат.)