Сила любви

Кордоньер Мари

— Доказательства? — Граф старался не обращать внимания на пробежавшие по его затылку мурашки: уж не имеет ли присутствующий здесь незнакомец отношения к этим доказательствам? — Вы возбудили мое любопытство!

Он никогда не видел почерка Флёр: их короткое по времени знакомство ни разу не дало повода обменяться посланиями или письмами. Каллиграфически острые, элегантные черточки букв на многократно сложенном пергаменте вполне могли принадлежать ей. При всем совершенстве почерка, он содержал элементы, присущие женской руке. Кто же этот фальсификатор, который, видимо, был достаточно искусен, чтобы написать документ, предъявленный

сейчас без единого слова герцогом Монморанси и показывающий всю глубину и изощренность дьявольского плана Дианы?

Аргументы против этого письма найти было трудно. Оно содержало заверение Флёр в ее готовности всегда служить Пьеро Строцци и информировать его о содержании корреспонденций королевы по поводу Урбино. К этому были добавлены секретные детали аудиенций по поводу Флоренции и заверение в готовности и в будущем шпионить в его интересах. Ив де Сен-Тессе крепко сжал губы и старался не терять самообладания.

Только очень внимательный наблюдатель мог заметить, как окаменели его мускулы, а на шее начала пульсировать жилка, выдавая его раздражение. Коннетабль при всех его способностях был прежде всего солдатом, а не следователем. На него безмятежность арестанта действовала как красная тряпка на быка.

— Вы узнаете почерк вашей супруги? — осведомился полководец.

— Конечно. Мне и содержание известно, — твердо ответил граф. — Я сам это продиктовал. Жена была в этом деле не более чем исполнителем: просто рукой, которая держит перо. Вы должны признать, что она это делает с неподражаемым мастерством. Но не возлагайте на нее ответственности за содержание этих строк. Когда же это женщина была способна выражать разумные мысли? Если, конечно, исключить Ее Величество и герцогиню де Валентинуа…

Монморанси вскочил, а незнакомец опустил веки.

— Вы хотите заявить, что…

— Моя супруга не понимает решительно ничего во всех этих интригах. Вы слишком высоко оцениваете ее способности! И делаете ей слишком много чести, думая, что она способна разбираться в политических тонкостях. Освободите ее, а я готов представить полное признание.

— Вы хотите… — Коннетабль замолчал, хотя Шартьер не перебивал его речь.

Оба смерили друг друга взглядом. Лицо старого солдата выдавало полную ошеломленность, а молодой граф выглядел так, словно его классические черты были высечены из мрамора. Ни одно движение не выдавало его действительных ощущений и мыслей.

— Я буду давать показания, как только увижу, что Ее Величество королева Катарина берет мою жену под свою опеку! — холодно добавил он. — Если вы сомневаетесь в моих поступках, то вспомните, что я уже много лет тщетно дожидаюсь компенсации за потери владений Шартьер. Урбино — герцогство богатое, и если бы Пьеро Строцци получил его в личное пользование, то я бы имел — через мою прелестную супругу — массу преимуществ. Господин Строцци очень к ней расположен!

— Вы что, с ума сошли, молодой человек? Шартьер — предатель?! В это я не поверю ни за что и никогда! — негодующе вспылил Монморанси. — Вы хотите пожертвовать собой ради женщины, которую навязал вам король, чтобы замять скандал? Ради дочери торговца?

— Вы говорите о графине Шартьер, сеньор коннетабль, — поправил его граф ледяным тоном.

Его замечание пронзило его собеседников, как удар шпаги, и щетинистые седые брови незнакомца на момент приподнялись, выражая искреннее

удивление. Кажется, его привело в изумление, что граф защищает свою супругу.

— Вы жертвуете своей жизнью ради нее! — констатировал он спокойным, низким голосом, и их взгляды впервые встретились.

— Я поклялся перед алтарем любить ее и заботиться о ней, — ответил Ив де Сен-Тессе с большей теплотой, чем собирался. — Я не могу допустить, чтобы она без вины оказалась между жерновами политики. Она… Впрочем, это уже не важно! Итак, принимаете ли вы мои условия?

Последние слова были обращены к коннетаблю, который взглянул на незнакомца и получил в ответ едва заметный кивок головы.

— Караульные! — По этому властному приказу полководца в комнату вошли двое солдат. — Отведите графа в кабинет рядом с залом аудиенций королевы. Вы отвечаете головой за то, чтобы он не делал попыток к бегству! — И повернувшись к Сен-Тессе: — Следуйте за ними и молитесь Богу, чтобы ваши слова подтвердились. Я при всем желании поверить вам не могу.

Когда графа выводили из комнаты, взгляды его и незнакомца встретились вторично. Граф даже на мгновение задержался, не поняв смысла улыбки, которая так не подходила к этим снежно-синим глазам. Улыбки, которая смутно о чем-то напомнила, исчезла столь быстро, что проскользнувшее воспоминание так и не материализовалось в какой-либо образ.

Что-то подспудное заставило графа при уходе почтительно поклониться не только коннетаблю, но и незнакомцу. После чего граф вышел из комнаты, конвоируемый караульными. Незнакомец ответил легким поклоном. Это было движение, носившее на себе следы неохотно выраженного уважения.

Ив де Сен-Тессе сознавал, что короткий обмен ударами между ним и коннетаблем был всего лишь разведкой перед главным боем. При вторичной схватке граф уже не выкинет из своих расчетов Диану де Пуатье. Если уж она согласилась с тем, что расследование поручили Монморанси, то это могло означать лишь одно: она, несмотря ни на что, еще не совсем забыла о тех дружеских чувствах, которые когда-то питала к очаровательному, пылкому молодому дворянину, без раздумий положившему к ее ногам свое сердце и свое состояние.

Но, сосредоточив все усилия на спасении жены, граф терял в этой игре последние остатки лояльного отношения к нему Дианы. Если не удастся доказать, что заговор против Флёр основан на фальсификации, то граф в конечном счете сложит голову на эшафоте. Но как можно что-то доказать, если нет шансов прибегнуть к помощи друзей, а Монморанси уже сомневается в здравом уме графа? Появится ли хотя бы возможность апеллировать к милости королевы, чтобы та защитила его очаровательную законную супругу?

В этот момент он, кажется, дал бы отрубить себе правую руку хоть за какой-нибудь проблеск надежды.

В первый миг Флёр восприняла визгливый звук открывающегося замка и звон ключей как плод собственной разгоряченной фантазии. Некому было прийти, чтобы освободить ее из этого мрака. Наверное, она видит сон, и если не взять себя в руки, то можно в таком состоянии и с ума сойти. Слишком долгими, слишком мучительными были для нее эти часы пребывания в заточении, в безысходном мраке, в пасти голода, жажды и отчаяния.

Но тут тяжелая деревянная дверь отворилась, и широкая полоса света прорезала мрак камеры. Флёр услышала громкий взволнованный голос: