Сильнее смерти
Шрифт:
– Ты останешься? – Акира задал вопрос, который явно был лишним.
– Конечно.
Акира промолчал. В его молчании затаилось презрение, и Кикути это почувствовал.
– Какая разница, кому служить? – небрежно произнес он. – Ты служил князю Нагасаве, потом князю Аракаве, потом – его сыну. И что изменилось?
– Многое.
– А для меня – нет. Такое же жалованье, паек, оружие, все та же война. В свое время ты боготворил Нагасаву. А что от него осталось?
– То, на чем ты стоишь и что видишь.
Кикути усмехнулся:
– Это было и до Нагасавы. И будет потом. Ты все
– Вижу, у тебя своя мудрость.
– Почему бы нет? Важно не то, что есть на самом деле, а то, что в твоей голове. А ты, стало быть, решил умереть? Кто это придумал? Наверное, Кандзаки-сан?
Собственно, Акира должен был прервать этот разговор одним ударом меча. Но он не двигался. На его губах играла странная усмешка. Он ограничился тем, что сказал:
– Мы все так решили. Ты знаешь, таков долг.
Кикути переступил с ноги на ногу.
– По-моему, долг – это все равно что камень, который лежит на твоем пути. Ты можешь споткнуться об него, можешь поднять и таскать с собой, можешь перешагнуть через него и пойти дальше, а можешь просто не заметить.
Акира посмотрел ему в глаза:
– Кандзаки-сан сделал свой выбор, причем не сейчас, а давно. И он не меняет решений.
– Все люди меняют решения. Просто всегда находятся те, кто решает за нас, а потом отдает приказы. Кстати, ходят слухи, что наш новый господин сам женится на Амакуса Юмико. Так что где похороны, там и праздник. К тому же князь Сабуро погиб не в бою, а позволил убить себя какой-то сумасшедшей! Не завидую охране – вот уж чьи головы точно полетят с плеч!
– Ты знаешь, что это за женщина? – произнес Акира, скрывая волнение. – Что с ней сделают?
– Нет, я ее не знаю. Приказано ее казнить, и как можно скорее. Это все, что я слышал. Князь Тоцухэй не желает ее видеть и не считает нужным дознаваться, кто она такая. Она подарила ему Сэтцу, а он подарит ей быструю, легкую смерть.
Акира молчал. Он думал не о Кэйко. Не о Кэйтаро. Совсем о другом. Он понял, что прошлое ушло, растворилось в пустоте, как растворяется утренний туман над гребнями гор. Нагасава наконец-то отпустил его. Это место занял Кандзаки-сан.
Господин для самурая – как звездное небо над головой – всегда над ним и с ним, нечто отстраненное, недостижимое, постоянное, всевидящее, как зеркало совести, вмещающей в себя и долг, и честь, и любовь, последнюю – как частичку безумия, слепоты разума и чистоты сердца, горячую и прозрачную, как пелена огня.
ГЛАВА 9
Мое не знавшее любви доныне сердце
С тех пор, как полюбил тебя,
Менять свой цвет не будет никогда.
И никогда ты думать не должна,
Что это сердце может измениться!
43
Перевод А. Глускиной.
Человеческий век
Подобен единому мигу,
Дню
Ничего мне в жизни не надо,
Кроме жизни – той, что имею!
Дорога шла то косматым от инея лесом, то белыми полянами, а после побежала по равнине, где гуляли свирепые ветра и земля была тверда, как железо.
Кэйко быстро шла вперед; на ее лицо падал тусклый отсвет снежных просторов, глаза казались стеклянными, взор застыл. Ее распущенные черные волосы растрепались – их вид вызывал в памяти мысли о мрачных дремучих лесах. Обнаженные руки и босые ноги замерзли так, что она их почти не чувствовала.
44
Перевод А. Долина.
Странная местность, которую видела перед собой Кэйко, поднималась к области вечных снегов, и женщину начал охватывать пронизывающий холод горных вершин, холод, чье прикосновение сковывало тело и леденило кровь. Сейчас невозможно было поверить, что весною эти крутые склоны окутывает бело-розовая дымка и покрывает изумрудно-зеленый ковер деревьев и трав, их пригревает солнце, а благоухание цветов в долине кружит голову.
Хотя Кэйко сопровождал отряд самураев, ей все время чудилось, будто она здесь одна. Иногда она искоса поглядывала на них. Какие каменно-спокой-ные, ничего не выражающие лица! Чувствуют ли они что нибудь, эти люди, думают ли о чем-то? Ведают ли сомнения и страх?
Наконец они вышли к гигантскому обрыву и остановились на краю. Тот, кто возглавлял отряд, коротко произнес:
– Здесь.
Далеко впереди тянулась высоченная стена скал. Кое-где виднелись одиночные деревья. Ветер вздымал тучи снежной пыли, взлетавшей, казалось, до самых небес, давящих, тяжелых, неподвижных. Всюду клубилась белесая мгла, и унылый протяжный стон ветра напоминал неумолимый зов смерти. Везде – темные скопища облаков, угрожающее безмолвие, потолок бесцветного неба и дыхание воздушной бездны.
В этой картине было что-то жуткое, и Кэйко думала о том, что временами мир напоминает хорошо знакомую комнату, войдя в которую тем не менее можно наткнуться на неизвестную вещь. В последние часы и дни она ежесекундно ощущала сопротивление каких-то могучих сил и чувствовала себя опустошенной, обессиленной странной борьбой с непонятным, неведимым противником. И сейчас ей казалось, что даже воздух, которым она дышит, отравлен враждебностью, точно ядом, и этот губительный яд проникает в ее душу и тело, сковывает движения, помрачает разум.
Сутки назад напряжение и страх, как это часто случается, вопреки всему, внушили ей уверенность в том, что она способна совершить невозможное. Кэйко нашла шпильку, которая запуталась в чаще ее волос, точно такую же, какой убила господина Модзи, и попыталась лишить себя жизни. Но не смогла. Она страшилась холода, голода, унижений и пыток, но… смерти Кэйко боялась больше. Она давно считала себя покинутой и одинокой, а между тем слишком многое, внешне незаметное и мелкое, удерживало ее в этом мире.