Сильнее времени (Сборник)
Шрифт:
Авеноль, узнав об этом, решительно заявила:
— Этруски — русские. Только древние. Всегда так думала.
Юлий Сергеевич рассмеялся:
— Устами младенца глаголет истина.
— Во-первых — не младенца, а потом, что такое уста и что такое глаголет? Несовременно.
— Во всяком случае, современные лингвисты допускают, что это действительно так — родство этрусского языка с древним славянским.
Вилене нужно было перенести удар. Тен-Кате ошибся. Он пробудил в ней слишком давнюю память, полезную науке,
Как это ни было курьезно, но Вилена думала о своей судьбе будущей звездолетчицы на этрусском языке. Правда, не хватало понятий. В голове была мешанина из древних и современных слов.
Юлий Сергеевич осторожно посоветовал ей остановиться. Нельзя искушать судьбу, а вернее, науку с ее исканиями. Второй эксперимент может быть менее удачным, если не трагическим.
Но Вилена уже уподобилась лыжнику, несущемуся для прыжка с трамплина — останавливаться было уже нельзя.
И она снова улетела в Голландию.
После второго сеанса в клинике тен-Кате Вилена вернулась домой сама не своя. Бабушка и мама причитали.
Кошмары начали мучить Вилену еще сильнее, но она не могла уже без них обходиться и с нетерпением ожидала вечера, чтобы забыться тяжелым, беспокойным сном, жить чужой, непонятной жизнью.
Бабушка рассказывала, как перепугалась, когда Вилена закричала во сне:
— Орудия выкатить! Прямой наводкой по головному танку… Огонь!
Вилена металась по кровати, стонала, звала кого-то. Бабушка разбудила ее.
— Как хорошо! Мне снилось, что я ранен, — обрадовалась Вилена, вцепившись в бабушкину руку.
— Ранена, — поправила та.
— Нет, ранен. Второе орудие моей батареи погибло под гусеницами! А какие были ребята! Орлы! Точно.
— Что ты, внученька. Танки сейчас разве что в музее можно отыскать.
— Ах, бабуля, бабуля! Это ужасно! — твердила Вилена. — Неужели люди жили так? Меня только что понесли в медсанбат.
— Ну знаешь ли! Доэкспериментировались на тебе. Если не медсанбат, то врач требуется.
Она была права. Врач был нужен, и его пригласили. Он стал неотступно наблюдать за Виленой. Это был профессор Сергей Федорович Лебедев из Института мозга.
В отличие от родных Вилены он не впадал в панику, считал, что причин для беспокойства нет.
Но Вилена беспокоилась не о себе, а о том, что происходит в ночной ее жизни, которая была и ее, и не ее, а кажется, давно погибшего под Берлином человека, и была не менее ярка, чем дневная.
Вилена видела себя на больничной койке в госпитале. Нога была изуродована, загипсована и «изуверски» подвешена на блоке. Лежать можно было лишь недвижно на спине, и все время думалось, думалось, думалось…
И думы эти были
— Я по ночам все думаю, размышляю… Спи я сейчас, я тебе все это рассказала бы на математическом языке… Но теперь мне легче показать на пальцах, ты уж прости: во сне я математик, а просыпаюсь… не то!
— О чем же ты размышляешь по ночам?
— О строении вещества.
— Вот как? А знаешь ли ты, что в нашей фамильной хронике есть упоминание: этими вопросами занимался дальний твой предок по матери физик Ильин еще в двадцатом веке.
Вилена пересказала последний сон:
— Над головой у меня висела под потолком люстра. На внешнем ободе было четыре электрические лампочки, на внутреннем — три.
— Люстра?
— Она представлялась мне моделью микрочастицы.
— Какой же? Микрочастиц сейчас известны сотни.
— Нет. Я хорошо помню, что их насчитывалось шесть.
— Так и есть. Середина двадцатого века.
— Но мне все они представлялись различными состояниями одной и той же микрочастицы. Электрические заряды-лампочки вращались в ней с различными скоростями, близкими к скорости света.
— Извини, в этом случае твоя микролюстра должна была бы излучать энергию. И скоро «сгорела» бы.
— Нет. Внешние лампочки были белые, а внутренние синие. Это как бы разные по знаку электрические заряды. И они взаимно компенсировали излучение каждого «обода» с лампочками.
— Но ты сказала, что их разное число. Как они могли компенсироваться?
— Внутренние лампочки вращались быстрее. Главное свойство вещества, как я была уверена, — устойчивость и энергетическая уравновешенность.
Отец с интересом прислушивался, к ее «формулировкам», раньше столь ей неприсущим, и подталкивал ее к развитию мысли:
— Если лампочек на внешней орбите на одну больше, чем на внутренней, то этим определяется заряд частички?
— Верно! — обрадовалась Вилена. — Если число белых и синих лампочек одинаково, то это нейтрон.
— Если белых больше на одну, то протон? — подсказал отец.
— А если синих больше, то электрон.
— Значит, частичка одна, состояния ее разные? Но раз нет излучения энергии во внешнюю среду, частичка не расходуется? Так? — заключал он. — Во всяком случае, здесь есть о чем подумать.
И профессор Ланской отправился в Институт истории физики и откопал в архивах давнюю работу Ильина, в свое время отвергнутую, а потом забытую. Она была основана не только на наглядном представлении о строении микрочастиц, но и на новаторских математических приемах.
Начиная с двадцатого века физика развивалась другим путем. Математический аппарат, крайне сложный, но доступный математическим машинам, позволял не пользоваться наглядными картинами, находя математические ответы на возникающие у физиков вопросы.