Сильнее времени (Сборник)
Шрифт:
Она восхищалась своей внучатой племянницей, ее «подвигом зрелости», ее вспыхнувшим сценическим талантом, побывала уже на репетициях в театре, где ради новой артистки, признав ее необыкновенное мастерство, возобновляли старинную пьесу. И для Вилены среди ее новых современников самой близкой стала Виленоль.
Они были как сестры. И, как старшая сестра, Вилена, встретив Виленоль и усадив ее рядом с собой на ступеньки веранды, задушевно спросила:
— Так вот, сестренка моя из будущего, откройся мне!
Виленоль смутилась, покраснела, потом оправилась:
— Он предательски повел себя — выступил против Великого рейса, против своих и моих друзей.
— Ах вот как? А ты не подумала, что никто из этих друзей не переменил своего отношения к Пете тен-Кате? Он ведь ничего другого не хотел, кроме блага человечеству.
— Не надо меня уговаривать! — запротестовала Виленоль.
— Может быть, найдем причину? — предложила Вилена.
— А как? — удивленно взглянула на нее Виленоль.
— Рассказывай.
— О чем?
— Все, что теперь помнишь о своей прапрабабке.
— Об Аннушке? Но я ничего о ней как следует не знаю.
— Как так ничего не знаешь? У меня тоже пробуждали генную память. Мне снились сны… сны из далекого прошлого… Тебе не снятся?
— Нет. Я просто кое-что помню — Давай попробуем представить себе жизнь твоей Аннушки Иловиной.
— Право, я не знаю… Все так смутно…
— Так что ты помнишь о ней… самое далекое?
— Помню подвал… Окна под сводчатым потолком, а на нем разводы мокрых пятен. В окнах — серый колодец…
— Это внутренний двор дома, — решила Вилена. — Ну еще?
— Помню, что было весело, а почему — не знаю. Часто пар стоял в подвале. Помогала маме стирать…
— Это Аннушка помогала, а не ты.
— Ну конечно! И помню еще отца… разного…
— Как это так разного?
— Сначала в кепке, усталого… от него пахло машинным маслом… Наш город он называл Питером.
— На заводе работал.
— Потом веселый такой, в матросской бескозырке, в тельняшке… Братик Андрюша все примерял тельняшку, а я — бескозырку… перед зеркалом.
— Не ты, а Аннушка.
— Прости, все путаю. И помню того же отца в бескозырке, но с пулеметными лентами крест-накрест на груди. Говорил, что буржуям — амба и еще про Зимний…
— Это очень интересно. Значит, он был не только современником Великой Октябрьской революции, но и ее участником.
— Помню его лицо. Была в нем и гордость, и строгость, и пыл борьбы. Хорошо помню потому, что все старалась перед зеркалом передать его выражение.
— Так вот когда в твоей Аннушке начинали пробуждаться ее способности!
— Я не знаю… И снова помню отца. В кожанке, в скрипучих ремнях. И все плакали…
— Значит, уходил на фронт, — заключила Вилена. — Гражданская война.
— Вспоминаю уже не подвал, а огромную пустую
— Режиссерские замашки?
— Ну что ты!.. Прежняя барыня проходила мимо бывшей своей гостиной с задранным носом, на нас и не смотрела… а раньше посылала меня за извозчиком.
— Значит, в том же доме переехали… прачкины дети…
— Интересно было представлять эту барыню перед зеркалом. Братик и мама смеялись.
— Определенно актерские замашки. А барыня? Тоже смеялась?
— Тоже. И совсем не сердилась. Помню, как учила и хвалила меня за произношение и понятливость. Артисткой она была.
— Это уже факт биографии! И что еще?
— Потом очень смутно… Ведь каждый, если начнет вспоминать свое прошлое, увидит лишь несвязные картинки… И еще засели у меня в памяти стихи.
— Прочитай.
О ветер города, размеренно двигай Здесь неводом ячеек и сетей, А здесь страниц стеклянной книгой, Здесь иглами осей, Здесь лесом строгих плоскостей, Дворцы-страницы, дворцы-книги, Стеклянные развернутые книги.— Постой, постой! Это уже совсем другое время! Судя по всему, это описание новой Москвы! Это, пожалуй, вторая половина двадцатого века. Ты попросту не можешь этого помнить.
— А я помню. И даже скажу, чьи это стихи, где их слышала. Это Хлебников! И читали их в Брюсовском институте, куда я бегала из студии Художественного театра послушать поэтов.
— Хлебников? Двадцатые годы! А описана в стихах Москва семидесятых годов. Это же проспект Калинина, построенный чуть ли не полвека спустя. Дома в виде развернутых книг. Стекла — строчками… Иглы высотных зданий!..
— Я сама не знаю, — смутилась Виленоль. — Я ведь только вспоминаю. Говорят, что поэзия и фантастика — сестры. Видимо, поэт угадал замыслы будущих зодчих…
— Ваятелей лица эпох! — подхватила Вилена. — Но это значит, что твоя Аннушка, очевидно, перебралась с родными уже в Москву.
— Да, да, конечно! Москва! Шум, суета, звонкокопытные лихачи и лохматые увальни-битюги. Трамваи, до одури звенящие и переполненные… И все люди торопятся…
— Да, так и описывают Москву тех времен.
— А потом огненная река льется в подставленный ковш. И во все стороны летят веселые искры. Ярко так!
— Завод?
— И брат мой уже инженер.
— Аннушкин брат Андрей Михайлович Иловин. Должно быть, она с ним уехала. На Урал.
— Почему на Урал? — удивилась Виленоль.