Сильнейшие

Дильдина Светлана

Пока южане будут приходить в себя, обессиленные, север вздохнет свободно, беспрепятственно забирая себе новые земли и богатства земель…

Лачи не видел лица оборотня. Через миг после окончания речи на траве перед Соправителем стоял зверь. Человек не сумеет бежать столь быстро, энихи — сможет.

Мелькнула неприятная мысль — ведь слово давал… кому? Кошке? Что же, зато он еще поживет. Разве не стоит быть благодарным за это?

Печать действует вблизи — но срок ее действия отнюдь не так мал. Если он помчится, то, вероятно, успеет.

Рука разжалась — черное тело рванулось

вперед.

— Беги…

Несколько раз над головой энихи взошло и село солнце.

Зверя подгонял приказ, поэтому он не обращал внимания на бездорожье; лапы энихи не были приспособлены к долгому бегу, но сила и выносливость зверя превосходили таковые у обычных его сородичей. Обессиленный, полуослепший от боли и ярости, он бежал на юг, руководствуясь чутьем зверя и айо. Он не избегал людей, напротив, энихи влекло к ним. Приказ был — в Асталу, только в голове хищника все смешалось, и он понимал — не то, лишь увидев людей вблизи. Но оба встреченных лагеря принадлежали чужакам, и он промчался через стоянки, больше не обращая внимания на крики и новую боль.

Он не мог охотиться — для охоты требуется ясный рассудок, даже у зверя. Лишь пару раз прямо на дороге ему попадалась добыча — равнинная дрофа и крошечный олененок. Они были растерзаны мгновенно.

Мальчик с пепельными волосами, стянутыми на затылке в узел, гордился собой. Он только что убил большого самца йука, не опасную добычу, но очень вкусную. Опираясь на короткое копье, мальчик рассматривал жесткие щетинки на морде йука и думал, как обрадуется мать — она любит сладковатое сочное мясо этих зверей. Акки всего девять весен, но его уже считают хорошим охотником — а ведь он не рожден в племени. Сейчас он покажет добычу, а потом потащит ее в стойбище — сам, хоть и тяжелый йука, мать — женщина и не должна таскать тяжести.

— Мама! — крикнул он, и голос негромкий, но звонкий был услышан.

— Иду! — женщина бежала к сыну, легко, будто молоденькая девушка, и улыбалась — среди дня, неподалеку от стойбища, им почти нечего было опасаться.

Энихи слышал человеческие голоса. Чувствовал запах только что убитой добычи, и, почти обезумев, свернул в ее сторону и полетел по густым зарослям папоротника.

Акки увидел, как вырвалось из кустов черное тело зверя. Вскрикнула Соль — а черный метнулся к ней, и Акки, защищая мать, бросил копье и попал зверю в бок. С рычанием, похожим на стон, энихи взвился в воздух и всем весом обрушился на мальчика, раздавив ему грудную клетку и разодрав лапой горло.

Хрипло рыча, оглянулся — женщина бежала к нему. От нее пахло йука и молоком… она бежала прямо на зверя, и тот отступил. Хвост забил по бокам, но энихи пятился, не сводя глаз с женщины, которая упала на колени возле тела ребенка. Кричала протяжно, с надрывом, словно это ей он нанес рану, и не обращала внимания на черного хищника.

Развернувшись, энихи нырнул в заросли и помчался прочь от поляны, где осталась желанная пища.

Астала

Небо выглядело необычно — пришла рыжеватая хвостатая гостья, не звезда, что-то большее. По вечерам гостью видно было сквозь гаснущее пламя заката.

Так бывает, говорили старики. Это всего

лишь заблудившееся дитя солнца — ищет мать. Огонек лепил из рыжей глины маленького зверька с пушистым хвостом, похожего на лисицу, и выносил под дневное солнце — пусть мать вспомнит, где ее дитя.

Созрели орехи ашот, из которых добывают зеленую краску — красивую, но не очень стойкую. Рынки завалены были зеленым холстом, и посуда, плетеная и глиняная, гордилась нарядными узорами цвета молодой хвои.

А Къятта покинул Асталу один… или нет, не один… но ушло с ним всего несколько человек. Больше он с собой и не звал. Он наверняка направился на север — большой отряд означал бы объявление войны. Но ведь… какая война, если юг едва ли не благодарен эсса за смерть… своего.

Огонек знал, что оборотень жив. Тогда, в доме Тайау, соврал, а сейчас чувствовал точно. Но до полукровки никому не было дела… может быть, он пошел бы к единственному человеку кроме Шиталь, который, как надеялся, выслушал бы его. Но имел глупость — или наоборот? — спросить у нее совета. Что ты, сказала она. Ты хочешь пойти к его врагу…

— Я знаю, что Кайе его ненавидел. Но тот… нет. Он не притворялся — я понимаю, когда мне врут.

— С чего ему ненавидеть юношу? Ты еще вырастешь, Тевари, и поймешь — даже на юге ненависть не обязательна… чтобы уничтожать людей.

Ночью заныл знак. Тевари сначала не понял, зато, осознав, чуть не свалился с кровати и кинулся со всех ног в комнату Шиталь. Плевать, кто она, плевать, кто может быть с ней.

— Он возвращается! — закричал с порога, и едва не принялся стягивать с женщины легчайшее одеяло, видя, что Шиталь толком не может проснуться.

К чести ее, поняла Шиталь сразу, как только вырвалась из-под власти сна.

— Где он, малыш?

— Он где-то вблизи Атуили. Нет, у Атуили он будет утром…

Знак говорил Огоньку — Кайе очень устал.

— Жди меня здесь. — Шиталь встала, не обращая внимания на то, что обнажена; Огоньку тоже было не до того, есть ли что на Шиталь.

— Я с тобой!

— Ни в коем случае. К тому же я побегу волчицей, это быстрее.

Она поцеловала его в макушку, темную при свете ущербной луны:

— Спасибо! — и выбежала из комнаты. Тевари высунулся в окно — через лужайку скользнула не человечья, а волчья тень.

Огонек устроился на полу подле еще теплой кровати Шиталь и стал ждать.

Утро выдалось довольно холодным. Розовую кайму на восточном горизонте не было видно за строем деревьев, и небо казалось монотонно-серым.

Зверь медленно шел, пошатываясь. Он был измучен, и тусклые глаза почти ничего не видели. Шиталь чувствовала — у него не хватит сил даже перекинуться.

Женщина сделала несколько шагов вперед, остановилась.

— Здравствуй. Я знала, что ты будешь здесь.

Энихи стоял, слепо глядя мимо нее.

— Тевари чувствовал твое приближение и сказал мне. Твой мальчик сейчас живет у меня.

Черный зверь лег, не в силах больше держаться. Шиталь подошла еще ближе, сказала тихо:

— Ты ведь слышишь меня сейчас и понимаешь меня. Я всегда питала к тебе теплые чувства… даже тогда, когда мы схватились с тобой. А теперь…