Сильнодействующее средство
Шрифт:
Изабель подняла глаза на Джерри.
— Неплохо, — приободрил тот. — Типичная ошибка начинающего — остановиться как раз перед броском. Тебе, как физику, следовало бы понимать, что тем самым ты сводишь на нет всю набранную инерцию. А смысл разбега как раз в том, чтобы сообщить шару наибольшее ускорение.
— Ого, — удивилась Изабель, — ты рассуждаешь, как физик.
— Нет уж, благодарю покорно, — отпрянул Джерри. — Но чему-то меня все же успели научить.
Их разговор был прерван появлением привлекательной блондинки примерно одного возраста
— Прахт, идем, мы не можем ждать тебя до ночи! — В ее голосе звучали собственнические нотки. — Ты же знаешь, некоторым ребятам к одиннадцати надо быть дома.
Джерри кивнул и повернулся к да Коста.
— Прошу меня извинить, но я тут один с машиной, не могу испортить вечер друзьям. Может, еще как-нибудь поиграем?
— Конечно, — согласилась Изабель, стараясь не показать своего огорчения.
Они с отцом продолжили неумелую игру, хотя по прошествии какого-то времени научились воспринимать свои промахи с юмором.
Возвращаясь домой, Реймонд решил, что настал момент предостеречь дочь от большой ошибки.
— Изабель, надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я не хочу, чтобы ты общалась с подобного рода молодыми людьми.
— Пап, я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — ответила она с искренним недоумением.
— Простая математика, — пояснил Реймонд. — Сама посуди: домой им надо успеть к одиннадцати, а сейчас только двадцать минут десятого. Можно себе представить, каким безобразиям они сейчас предадутся.
Изабель прекрасно понимала, что это была всего лишь очередная попытка отца дискредитировать в ее глазах Джерри Прахта.
И одновременно не могла избавиться от сожаления, что той девушкой была не она.
27
Аня
Аня лежала в забытьи на больничной койке. Мысли ее находились далеко в прошлом.
Это было тысячу лет назад, за миллион миль отсюда.
Москва для юной Ани Литман была пределом мечтаний. Все детство она слышала это слово из уст родителей, и оно всякий раз звучало для нее эквивалентом земного рая. В Шереметьеве она села на автобус и от усталости почти не смотрела в окно, едва замечая, насколько серыми и унылыми выглядели выстроившиеся вдоль дороги жилые кварталы. Послевоенная Москва вся была такая — серая и унылая.
Ане повезло, во всяком случае, ей так показалось, — она сразу получила место в переполненном общежитии университетской больницы. Но очень скоро Аня поняла, почему место оказалось незанятым: это была верхняя койка в комнате, где жила крайне стервозная докторица — будущий хирург-офтальмолог.
Ольга Петровна Дашкевич обладала настолько скверным характером, что за первый же год проживания в общежитии сумела выжить шестерых соседок. Аню предупреждали, но она все же оказалась не подготовленной к откровенной наглости своей соседки.
— Литман, что у тебя с носом случилось?
Аня поднесла руку к лицу, решив, что нечаянно оцарапалась.
Но Ольга, усмехаясь, пояснила:
— Нет,
Аня попыталась не реагировать и спокойно ответила:
— Ольга Петровна, вы не могли бы объяснить, как вышло, что вы выбрали себе в научные руководители профессора Шварца?
— Милочка, — многозначительно усмехнулась та, — я же не говорю, что среди вас нет умных людей.
Если Аня чему-то и научилась за свою недолгую жизнь, представлявшую собой сплошную полосу препятствий, так это тому, что без жизнестойкости ничего не добьешься. И что даже против стальной воли вполне эффективным оружием может стать юмор. От природы ей было дано видеть в людях прежде всего хорошее, и, как ни парадоксально, она решила помочь Ольге преодолеть комплекс, проистекавший, скорее всего, из несложившейся личной жизни.
Девушка была несимпатичная. Да и слишком умной ее тоже назвать было нельзя, особенно на фоне других студентов-медиков. До появления Ани у нее никогда не было друзей — ни девушек, ни юношей. А в довершение ко всему она дымила как паровоз.
— Ты никогда не видела легкие курильщика, скончавшегося от рака? — спросила как-то Аня, кашляя от густого дыма.
— Аня, избавь меня от лекций. Я прекрасно знаю, что с медицинской точки зрения курить неразумно, — согласилась она. — Но не брошу, пока не получу диплом врача.
— Вот спасибо, — с сарказмом ответила та.
— А что тебя это так волнует? Ты же через полгода съедешь.
— Откуда такая уверенность?
— Так все съезжают.
— Не беспокойся, — весело возразила Аня. — Как бы ты ни старалась, я твердо решила, что научусь относиться к тебе по-дружески.
Прошел месяц после начала семестра, когда Ольга слегла с сильнейшим гриппом. Мало того, что Аня носила ей суп из столовой, так еще и вызвалась конспектировать для нее пропущенные лекции.
— Не понимаю тебя, Литман, — без лишних церемоний сказала та. — Мне начинает казаться, что ты и впрямь решила со мной подружиться.
— Так и есть.
— Но зачем?
— Хочешь начистоту? — Аня рассмеялась. — Врагов у меня и без тебя хватает.
Хоть в Советском Союзе Рождество отмечать было запрещено, однако даже самому деспотическому режиму оказалось не под силу искоренить дух этого праздника.
И любимые всем миром традиции Рождества попросту превратились в празднование Нового года — праздника «светского», по случаю которого наряжались елки, стены украшались еловыми ветками и люди обменивались подарками.
Правоверные коммунисты, естественно, в Санта-Клауса не верили. Однако, как ни странно, в новогоднюю ночь они с нетерпением ждали прихода Деда Мороза, который приносит детям подарки.
В тот год впервые в жизни Ольга привела домой на Новый год подругу.
Они ехали в метро, за окном одна за другой мелькали блистающие мрамором станции, и Ольга небрежно бросила: