Сильные
Шрифт:
Плачут, удивился я. От радости, да? Все живы, вот люди-женщины и радуются. Ну да, не все живы. Только им-то что?
Вверху чуть слышно стрекотал механизм.
На миг я представил, как Нюргун скакал по зубастым колесам и вертлявым осям. Через железную кутерьму, готовую изжевать тебя в кровавую кашу. С Восьмого неба до самого дна преисподней. Прыгал с зубца на зубец, с колеса на балку, нырял в открывающиеся проемы, тяжко приземлялся на скользкую полированную медь; с лязгом вышибал из механизма град железок, а из стен – целые скалы, и они дождем сыпались вниз. И все это время – падая, прыгая, уворачиваясь – он бережно прижимал к себе Айталын, прикрывал собственным телом, потому что больше прикрыть
– Я тебя убью, – сказал я Нюргуну. – Ее-то ты зачем сюда притащил?
– Защищаю, – объяснил Нюргун.
– Что ты делаешь?! Это, по-твоему, называется защита?!
– Да. Обещал.
– Элэс гын [128] , – прошептал Тимир. Он тоже смотрел на механизм. – Элэс-боотур!
И запоздалым, яростным эхом:
– Убью! Я тебя убью!
Нет, это не эхо. Это Уот.
– Ты! Брата убил!
– Уот, назад!
– Убью! Тебя убью!
128
Элэс гын – «мелькнуть очень быстро, мгновенно». Элэс-боотур – Стремительный, прозвище Нюргуна.
Куда там! Мою руку он стряхнул, даже не заметив. Гулко топоча широченными ступнями, Уот бежал прямо на Нюргуна. С каждым шагом адьярай обрастал доспехом.
– Не надо! – завопил Алып.
– Стой!
С неожиданной прытью Алып загородил адьяраю дорогу. Тимир, чьи руки вдруг сделались длинней длинного, едва успел оттащить треглавца в сторону. Уот Усутаакы, Огненный Изверг, не стал бы драться с родным братом, на что Алып и рассчитывал. Но Тимир, как и я, видел другое: набрав разгон, Уот не успел бы остановиться.
– Убью!
Враг. Враг. Враг!
– Кэр-буу!
Боль, горе и гнев Уота нашли выход.
Я закричал. Крик мой катился по кишкам подземелий, бился в стены, дробился, возвращался, а шипастая палица Уота падала на голову Нюргуна, падала, падала – и все никак не могла упасть. Она таяла снегом на летнем солнце, истекала туманом, становилась прозрачной, призрачной, бесплотной, словно ее мощь и тяжесть вливались в тело адьярая. Когда палица упала, порыв жаркого ветра растрепал волосы Нюргуна, и больше ничего.
– Хватит, – сказал Нюргун. – Не люблю.
И протянул Уоту, как мне показалось, шкурку темного соболя.
Отвергнув дар, чем бы он ни был, адьярай взревел и прыгнул на Нюргуна. Доспех втянулся в тело Уота, словно гигант решил усохнуть, но – чудо! – адьярай делался больше, больше, еще больше, теряя одежду, оставшись нагишом, как и мой брат. Они сцепились, упали, покатились по полу, продолжая расти. Вот-вот рухнут в бездонный мглистый провал…
– Не лезь! – крикнул Алып. – Задавят!
Треглавец первым сообразил, что я собираюсь делать. Разнять дерущихся боотуров может разве что женщина – или взгляд Сарын-тойона. Дяди Сарына тут не было, а про Айталын с Жаворонком я и не вспомнил, когда бросился к бойцам. А даже если бы вспомнил? Боотур среди боотуров, я несся стрелой, выпущенной в цель, плохо понимая, собираюсь я разнимать или участвовать в драке. В последний момент я отлетел назад, ударившись о стену юрты-невидимки, выросшей вокруг наших братьев. Удар оказался настолько силен, что я усох – и возблагодарил судьбу за драгоценный подарок. Останься я боотуром, я, наверное, бился бы в преграду раз за разом, пока не разбился бы насмерть.
Юрта-невидимка была прочней железа.
Два нагих борца пыхтели и возились: медленно, еще медленней… Один перестал возиться, лег на спину и остался лежать без движения. Там, где у других находится сердце, у него пульсировало черное пятно, похожее на дыру.
– Нюргун!!!
Он не шевелился. Дышит? Живой?! Грудь Нюргуна мерно вздымалась. Черная
Я пнул стену юрты-невидимки: бесполезно.
Уотов кулак утонул, чтобы больше не всплыть. Единственный глаз адьярая закрылся, нос засвистел, изо рта хлынула волна храпа. Юрту заволокло туманом, но храп быстро разогнал седую пелену, и нам открылось небывалое.
5. Меня обманули!
Я ожидал увидеть что угодно. Волшебный канат Халбас-Хара, пляшущий над огненным морем Энгсэли-Кулахай. Небесный горный проход Сиэги-Маган-Аартык. Божественную гору Кюн-Туллур. Вышнюю бездну Одун. Вонючую, сплошь обледенелую тропу Муус-Кюнкюйэ. Перевал Кэхтийэ-Хан, ведущий на землю от кочевий верхних адьяраев. Клык чудовища в темной бездне. Вертящийся остров в белесой пустоте. Нет, про остров и клык мне позже рассказала Умсур, вспоминая битву Нюргуна с Эсехом. Короче, я ждал чудес, невиданных земель, убийственных дорог.
Алатан-улатан!
Отлетели, оторвались девять журавлиных голов!
Действительность опрокинула все мои ожидания навзничь. Да что там! Она навалилась сверху и, сладострастно ухая, принялась мять ожиданиям толстые загривки. В юрте, куда нас не пускали, вокруг боотуров, спящих мертвецким сном, сгущался, обретал форму другой сон – мой, давний, памятный. Я видел его зимней ночью, перед тем, как Нюргун ушел в тайгу добывать лося. Ну да, конечно, все так и было! Все так и есть! Мой брат уже лежит не на голых камнях, а на ороне, застеленном чудо-покрывалом – белым, тонким, прохладным, словно вытканным из первого снега. Запястья и лодыжки Нюргуна охватывает липкая лента. Он вздрагивает: это все, на что Нюргун сейчас способен, желая свободы. В жилах брата торчат иголки, от них к рыбьим пузырям, висящим на безлистых деревцах, убегают тонкие шнурки. Сбоку, в трех шагах – окно, и за окном цветут кусты, бесстыже вывалив на ветер лиловые и желтые грозди.
– Господи! – прохрипел Тимир. – Аппарат искусственной вентиляции легких! Не думал, что еще увижу его когда-нибудь…
В голосе зубодера дрожала нежность. На глаза Тимира Долонунгсы навернулись слезы, скатились по щекам. Казалось, он говорит о блудном сыне, который сгинул в дремучем лесу, был оплакан, считай, забыт, и вот нате вам! – вдруг взял и вышел к стойбищу родителей.
Тимир бормотал что-то еще, но я уже не слушал его. С раскрытым ртом я глядел на то, что в моих снах – да и в жизни, право слово! – было колоссальным, а стало маленьким. Над Нюргуном, прикрепленная к потолку сетью ремней, сплетённых из металла, висела железная гора. Скрученная по ходу солнца на манер березовой стружки, сверкая полировкой, размером с колыбель для человека-мужчины, если бывают такие колыбели, или с зимнюю шапку великана, если вам так проще, гора поворачивалась. В ее блеске отражались мы все, хотя это было решительно невозможно. Я, Нюргун, Умсур, Айталын, Мюльдюн-бёгё, папа с мамой; Уот, Тимир с Алыпом, живая – Белый Владыка! живая… – Чамчай; няня Бёгё-Люкэн жует лепешку с мясом, дедушка Сэркен в задумчивости грызет перо, хмурится мастер Кытай, играет на дудке дядя Сарын, смеется тетя Сабия… Нас приклеило к сверкающей горе на веки вечные: Алып-Чарай, Волшебная Боотурская Слизь, держала на славу.