Сильвандир. Сальтеадор (ил. И.Ушакова)
Шрифт:
– Отец мой, – обратилась она к старику, – что вы прикажете мне?
И взгляд, и голос целомудренной узницы говорили о том, что по его первому слову острое лезвие вонзится в ее сердце. Дон Иниго ничего не ответил, но это безвыходное положение на какой-то миг придало ему сил. Неожиданным толчком он отбросил двух бандитов, висевших на нем, и одним прыжком встал на ноги. Раскрыв объятия, он закричал:
– Сюда, дочь моя, сюда!
Донья Флор бросилась отцу на грудь и, быстро передав ему кинжал, вполголоса проговорила:
– Отец, помните, вы рассказывали мне историю о римлянине по имени Вергиний? [32]
Не
32
Вергиний проткнул грудь своей дочери, чтобы избавить ее от бесчестья.
– Разите!
– Смерть! Смерть вам! – прорычали бандиты и с поднятым оружием набросились на старика и девушку.
Но в следующий миг раздался звон стекла – кто-то мощным ударом разбил окно. Молодой человек, вооруженный одним кинжалом, который висел у него на поясе, легко впрыгнул в комнату и спросил резким и властным голосом:
– Эй, господа, что здесь происходит?
Этот повелительный тон заставил всех смолкнуть. Ножи сложились, кинжалы скрылись в футлярах, шпаги возвратились в ножны, и разбойники, потупив взоры, тихо отступили, образовав большой круг, в центре которого стояли, обнявшись, отец и дочь. Их лица были обращены к незнакомцу.
VII
Сальтеадор
Внезапное появление юноши, очевидно, стало совершенной неожиданностью как для бандитов, так и для пленников. Этот молодой человек, который таким удивительным образом ворвался в наше повествование и которому уготована в нем далеко не последняя роль, вполне заслуживает того, чтобы мы на время прервали наш рассказ и описали его портрет.
На вид этому юноше было лет двадцать семь – двадцать восемь. Ему очень шел костюм андалусского горца, состоявший из серой широкополой фетровой шляпы, украшенной двумя орлиными перьями, из вышитой кожаной куртки, какие еще и в наше время надевают охотники из Кордовы, когда отправляются в Сьерру-Морену, из алжирского пояса, украшенного шелками и золотом, из шаровар алого бархата с резными пуговицами и кожаных башмаков под цвет куртки, зашнурованных сбоку, на уровне лодыжек, что позволяло видеть его чулки.
Все оружие незнакомца составлял простой кинжал, вложенный в кожаные ножны с серебряными накладками и напоминающий те кинжалы, с которыми не расстаются охотники на медведей в Пиренеях. У него была рукоять из резного рога, украшенная серебряными гвоздиками, и хорошо заточенное длинное острое лезвие в два пальца шириной. Обладатель этого кинжала, бесспорно, был атаманом: его грозный голос моментально подействовал на грабителей, и они отступили от незадачливых путешественников. Костюм юноши дополняла мантия с горизонтальными полосами, которую он носил с императорским достоинством.
Атаман произвел на дона Иниго благоприятное
Увидев молодого человека, донья Флор удивленно вскрикнула. В этом крике выразилась невольная радость, как будто вновь прибывший был не на стороне бандитов, а являлся посланником Небес, призванным помочь ей и ее отцу. Дон Иниго тотчас понял, что с этого момента разбойничья шайка отошла на задний план и что его участь и участь его дочери теперь всецело зависят от этого юноши. Но старик был слишком горд, чтобы заговорить, он ждал, и его окровавленный кинжал по-прежнему был направлен в грудь дочери. Сальтеадор начал первым:
– Сеньор, я не сомневаюсь в вашей храбрости, но все-таки мне кажется, что вы слишком самоуверенны, если полагаете, что этой иголкой можно отбиться от двадцати человек, вооруженных кинжалами и шпагами.
– Если бы я притязал на жизнь, – ответил дон Иниго, – то это действительно было бы безумием. Но я хотел убить дочь, а затем себя, это казалось и теперь еще кажется мне вполне исполнимым и даже легким.
– Почему же вы хотите убить сеньору и себя?
– Здесь нам грозят насилием, которому мы предпочитаем смерть.
– Сеньора – ваша жена?
– Она моя дочь.
– Во сколько вы оцениваете свою жизнь и ее честь?
– За свою жизнь я готов заплатить тысячу крон, что же до чести дочери – то ей нет цены.
– Я дарю вам вашу жизнь, сеньор, – ответил Сальтеадор. – А сеньора может чувствовать себя здесь в такой же безопасности, как если бы она находилась в комнате матери и под ее защитой.
Среди бандитов раздался ропот негодования.
– Все вон! – приказал Сальтеадор, указывая жестом на дверь. Он не пошевелился до тех пор, пока последний разбойник не покинул комнату.
Когда все они вышли, атаман запер дверь и вернулся к дону Иниго и его дочери, все это время с удивлением и беспокойством следившими за ним взглядом.
– Надо простить их, сеньор, – сказал юноша. – Они грубияны и дикари, а не благородные люди, как мы с вами.
Дон Иниго и донья Флор продолжали смотреть на молодого человека уже с меньшим беспокойством, но с гораздо большим удивлением: бандит называл себя благородным человеком, а его манеры и достоинство, о котором он не забывал ни на минуту, красноречивее, чем его слова, свидетельствовали о том, что он не лжет.
– Сеньор, – с трепетом сказала девушка, – я вижу, что отец никак не решится поблагодарить вас, позвольте же это сделать мне – за него и за себя.
– И ваш отец прав, сеньора: слова благодарности из ваших уст имеют цену, какой не имеет благодарность самого короля.
Потом, обращаясь к старику, юноша произнес:
– Я знаю, что вы торопитесь, сеньор. Куда вы направляетесь?
– Я еду в Гранаду по приказанию короля.
– А! – с горькой и насмешливой улыбкой воскликнул Сальтеадор. – Отголоски его прибытия достигли и нас: вчера прошли солдаты, которые обстреливали гору. Король хочет, чтобы двенадцатилетний ребенок мог пройти от Гранады до Малаги с мешком золота в каждой руке и чтобы от тех, кого он встретит в пути, мальчик не услышал бы ничего, кроме обычного приветствия путников: «Иди себе с миром!»