Симбиоз

Рыбин Владимир Алексеевич

– Почему ты ушла из "вибрика", оставив все открытым?
– спросил он.
– Куда ты шла?.. Можешь объяснить?..

– Могу, - нехотя отозвалась Нина и надолго замолчала.

Брянов терпеливо ждал. Постукивали роботы, торопясь выполнить многочисленные свои дела. Часто пульсирующе гудел "вибрик", нейтрализуя гравитацию.

– Могу, - повторила она.
– Эта... похожая на Сонечку... просила отнести ее в лес... Она так плакала...

– Ну и что?!

Брянов хотел сказать, что

это не объяснение, что его интересуют не внешние причины, а мотивы противоестественных для космолетчика поступков.

– А ты бы не пожалел?
– опередила его Нина.
– Ты бы не пожалел, когда плачет и говорит, что если останется на поле днем, то ее заберут уххи? Разве мы совсем растеряли доброту - основную человеческую добродетель? Разве недоброжелательство - первая заповедь космолетчика?..

– Но нельзя при этом нарушать порядок, рисковать...

– Я ничем не рисковала.

– Рисковала. И не только собой.

– Но ведь все обошлось...

– Это еще неизвестно. Мы недостаточно знаем планету. "Вибрику" теперь предстоит карантин.

– Ты боишься одиночества?
– игриво спросила она.
– Даже со мной?..

– Мы не каждый по себе, - перебил он ее.
– Мы единый организм, и никто из нас не вправе без общего согласия рисковать даже самим собой.

– Если будем согласовывать каждое свое желание, мы обречем население звездолета на вымирание.

– Не преувеличивай, - сказал Брянов.
– Благодушие, как видно, главная зараза этой планеты. Это оно в тебе говорит.

– Почему же не говорит в тебе? Ты ведь тоже выходил из "вибрика"?

– Было это и у меня. Теперь поослабло. Теперь я начинаю понимать: на планете в нас парализуется чувство опасности. К счастью, это, как видно, проходит...

– Жаль, - выдохнула она.
– Вся наша жизнь - поиски радости. К этому сводятся даже дальние экспедиции. Радость улететь дальше, чем другие, радость открыть новые миры...

– Есть еще долг.

– И в основе чувства долга тоже лежит радость, только не индивидуальная, а коллективная. Нечто вроде общественного инстинкта.

– Пусть так, - сердито сказал он.
– У нас еще будет время для дискуссий. А сейчас ответь на конкретный вопрос: как случилось, что ты оказалась в коконе?

– Я несла "Сонечку", - посерьезнев, начала она.
– Не Сонечку, конечно, а эту... птицу. И упала в яму. А тут жуки. Такие смешные жучки... Бегают, зудят. И от этого зудения так радостно на душе. Сонечка, то есть птица, закрыла глаза и сложила крылья. Я подкинула ее, и она улетела. А сама легла на траву...

– Зачем?

– Мне было так хорошо, так радостно за птицу, за себя, за всех нас, отыскавших наконец легендарную планету радости.

– А потом?

– Потом я заснула.

Проснулась уже здесь... Мне было так радостно...

– Радостно? Но тебе снились кошмары.

Ее лицо вдруг, словно она только что вспомнила об этом, исказилось гримасой ужаса.

– Да, да, - быстро заговорила Нина.
– Они их, оказывается, едят. У живых высасывают кровь. Они и меня собирались съесть.

– Кто?

– Ззумы. Я говорила.

– М-да. Вот тебе и "смешные жучки".

Он начинал понимать, что к чему.

– Едят сами, а сваливают на несуществующих уххов?

– Ну да!..

– И аи думают, что так и надо. Они считают себя хозяевами, а ззумов добровольными слугами. На самом же деле хозяева - жуки, для которых аи нечто вроде скота. Они их пасут, готовят им стойла для ночлега якобы для защиты от возможных ураганов, от ночных хищников, а на самом деле для того, чтобы иметь возможность выборочно поедать. И, надо полагать, они выбирают вовсе не больных, а именно здоровых, даже детей. И, похоже, не мы придавили детеныша этой птицы, поскольку гнездо под опорой было уже пустое...

Нина смотрела на него большими испуганными глазами. Зараза безотчетной радости, как видно, выветривалась; Нина беспокойно шарила руками по гладкому столу, пытаясь встать. Наконец, это ей удалось, она приподнялась и вдруг испуганно вскрикнула. Брянов проследил за ее остановившимся взглядом и сам вздрогнул от неожиданности: в иллюминатор заглядывало круглое пухленькое лицо ребенка.

– Она... прилетела!
– придушенно вскрикнула Нина. И вдруг, легко спрыгнув со стола, кинулась к верхнему люку.

Смешно цепляясь лапками-ручонками за скобы, через люк в карантинную камеру вползли три белых существа, три птицы. Нина брала их одну за другой, ставила на стол. Они ничем не отличались друг от друга, но Нина каким-то образом узнала ту, которую называла "Сонечкой", удержала на руках, покачала.

– Это мои друзья, - прочирикала "Сонечка".
– Они просили, чтобы я привела их к вам.

– Милости просим, - поклонился Устьянцев.

– Погоди!
– Брянов бесцеремонно отодвинул его и шагнул к столу. Это, похоже, не просто визит вежливости.

"Сонечка" испуганно отступила, а ее друзья (или подруги - как их было разобрать?) остались недвижимы. Они были чуть выше ростом, и крылья у них были чуть потемнее, пожестче.

– Ваша птица, - говоривший обвел круглыми глазками переборки, приборы, иллюминаторы "вибрика", - эта ваша птица пугает аев.

– Мы скоро улетим, - сказал Брянов.
– Мы не будем вас беспокоить.

– Нет, нет!
– торопливо зачирикали аи.
– Не улетайте.

– Но ведь мы вас пугаем.

– Вот и хорошо. Это и надо.