Симфонии
Шрифт:
И Орлов безжалостно прервал это сидение: запечатлев поцелуй на устах горюющей жены, ловко прыгнул на деревенского извозчика. Махая шляпой, укатил за границу.
Орлов стоял у кассы и брал билет. Из подкатившего поезда приехал Ценх. Прошел мимо Орлова. Сухо раскланялись.
Орлов, держа в руке желтый билет, обернулся и насмешливо смотрел Ценху вслед. Когда же ему отдали сдачу, он нагнал Ценха и отвел его в сторону… «Вы к Хандрикову?»
И Ценх в ответ: «Я приехал исполнить свой долг — навестить страдающего».
Но
Поднял крючковатую палку и грозно потряс над Ценхом. Подошедший жандарм лениво заметил: «Здесь нельзя, барин, безобразничать».
Но Орлов величественно подставил ему спину. Взял у носильщика багажную квитанцию.
Орлов уехал в дальние страны, и Хандриков не печалился. Он знал, что нужно без страха преодолевать пространства.
Знал, что встретятся.
Надвигалась осень. Лист сверкал золотом. Зори отливали лилово-багряным. На берегу озера осенний ветер крутил сухими листьями. Устраивал танцы золота.
И неслось, и неслось, крутясь, — смерч листьев. Впереди был берег. И сзади тоже.
По вечерам Хандриков отвязывал лодку. Выезжал на середину озера. Вставал туман. Осаждались росы. Все казалось таинственно-чудным. Хандриков всматривался в отражение. Ему казалось, что он висит в пространствах, окруженный небесами. Говорил, указывая на воду: «Орлов ушел туда — за границу».
Оттуда смотрел на Хандрикова похудевший ребенок с лазурными очами и тихонько смеялся над ним.
Он смеялся оттуда, насмешник, из дальних стран.
И Хандриков думал: «Вот я опрокинусь и буду там, за границей, а насмешник вынырнет сюда со своей лодкой… Вот я».
И чем больше всматривался в глубину, тем прекрасней казались опрокинутые, дальние страны. Где-то пели: «Приди ко мне, приди ко мне». Ему казалось — это возникал старческий зов, знакомый и милый.
Говорил себе: «Орлов зовет… Опять зовет…»
Видения стали его посещать. Однажды гулял в лесу. Раздался топот копыт и дряблый голос: кто-то вычитывал: «Глава 26-я: гражданственность у папуасов».
На дорожке показались двое кентавров — оба старые, оба маститые, в черных широкополых шляпах и таких же плащах. Они держали друг друга под руки.
На их жилетах плясали брелоки, а на широких носах блистали очки. Обмахивались хвостами и шуршали прелыми листьями. Один держал перед носом толстую книгу. Другой, увидав среди мха огненного красавца, мухомора, нагнул к нему толстое туловище.
Наливаясь кровью, сорвал мухомор и торжественно рассматривал его прищуренными глазками, предварительно поднявши на лоб очки.
Его товарищ воскликнул: «Прах Петрович, я не согласен с этим местом». Оба крупно заспорили.
Один,
Обернувшись друг к другу, они стали ржать и брыкаться, обмахиваясь хвостами.
Хандриков посмеялся тогда.
Орлов писал из-за границы, из дальних стран. В ярких красках он описывал блаженство тех мест и звал к себе жену.
Молодая дама в восторженных словах передавала Хандрикову содержание этих писем.
И Хандриков думал: «Да уж знаю я». Смеялся и подмигивал самому себе. Вспоминал свои озерные прогулки и полеты по воздуху между двух небес.
Все чаще и чаще хотелось ему перекувырнуться в воздухе, чтобы самому погрузиться в дальние страны, перейти за черту. Стать за границей. Вытеснить оттуда свое отражение.
Вернуться к Ивану Ивановичу.
Это желание становилось настойчивей после писем старого психиатра.
Была осень. Озеро замутилось туманом. Лист сверкал золотом.
Небеса и озерные воды казались нежными, хрупкими, точно из золотисто-зеленого стекла.
Хандриков отвязывал лодку, гремя цепью. Вот он отделился и понесся на середину озера. Ему казалось, что он несется между двух небес. Опрокинутое отражение сопровождало его.
Темнело. Красный диск, пущенный из-за горизонта рукой великана, плавно возносился в вечернюю глубину.
Туманная нежность глубины обуяла его сердце, и он сказал себе: «Пора опрокинуться».
Белый рыболов носился над изумрудно-золотой бездной, тихо покрикивая и смеясь над невозможным.
Как сквозь сон, видел Хандриков прибрежную лавочку и на ней длиннобородого присяжного поверенного, рассеянно следившего за мелькавшей лодкой.
Засверкавший месяц, пойманный в снежно-игольную сеть перистых тучек, мерк грустно.
Что-то звучало: «Приди ко мне… Приди ко мне…» Лодку качало. От нее расходились круги, отливая лилово-багряным. И он решился.
«Иду к теб…» Мгновение: изумрудно-золотая вода, журча, хлынула в зачерпнувшую лодку и отливала тающими рубинами. Всплеснул руками и ринулся в бездну изумрудного золота. Отражение бросилось на Хандрикова, защищая границу от его вторжений, и он попал в его объятия.
Крикнул рыболов над ухом захлебнувшегося, смеясь над невозможным.
Присяжный поверенный рассеянным взором следил за мелькавшей лодкой. Увидел — лодка качнулась и быстро стала уменьшаться. Присмотревшись, увидел перевернутое дно.
Вскочил с лавочки, потрясая руками: «Помогите: Хандриков утопился…» На берегу озера осенний ветер крутил листья — устраивал танцы золота. И неслось, и неслось…
Никто ему не откликнулся. Плавало дно перевернутой лодки. Засверкавший ветер продолжал возноситься.