Симфония любви

Сатклифф Кэтрин

Салтердон опять оттолкнул ее, наклонившись при этом вперед. Кресло выскользнуло из-под него, и он всем телом навалился на Марию, прижав взвизгнувшую девушку к пианино.

Клавиши врезались ей в ягодицы, крышка упиралась в спину… Она с трудом дышала под тяжестью навалившегося на нее тела. Лицо герцога оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица. Сердце ее замирало, дыхание участилось. Она вспомнила, как несколько секунд назад прижимала к груди руку герцога, и перед ее внутренним взором всплыло изображение двух сплетенных тел на кухонном столе перед горящим очагом: груди женщины были

обнажены, а мужчина жадно ласкал их губами и языком. Только это были не Молли и Тадеус, Салтердон и…

– Я не шлюха! – крикнула она, задыхаясь. Ярость в глазах Салтердона постепенно гасла, сменяясь каким-то тусклым мерцанием. Тяжелым, почти сонным взглядом он смотрел на ее губы, и у Марии возникло странное чувство, будто нервы ее обнажены.

– Вы самый несдержанный человек из всех, что знаю, – прошептала она ему в самые губы и добавила, почувствовав, что он соскальзывает вниз: – Мне следует дозволить вам упасть. И оставить лежать здесь, может, это послужит вам уроком.

На его губах сверкнула улыбка, обезоруживающая и такая же неожиданная, как его оскорбительное поведение. Затем он ухватился за пианино обеими руками; плечи и руки его напряглись, на шее моментально вздулись жилы. Собрав все силы, Мария обхватила его за талию, нащупала ногами пол и вместе с Салтердоном сползла с пианино.

На несколько секунд они застыли, раскачиваясь из стороны в сторону. Его пальцы крепко сжимали худенькие плечи девушки, а она обвивала руками его талию. Наконец, она повернула его и позволила опуститься в кресло.

– Может быть, теперь… – она задыхалась, – ваша светлость не будет позволять чувствам брать над собой верх.

Он вытер взмокшие от пота лоб и щеки рукавом рубашки.

– Возможно, я тоже научусь лучше сдерживать себя, – добавила она мягче и заставила себя улыбнуться. – Я знаю, что ваша светлость обожает играть на пианино. Может, попробуете?

Он покачал головой, и выражение его лица вновь стало враждебным.

Мария выдвинула из-под блестящего черного инструмента скамеечку и поставила ее рядом с креслом. Затем она села, взяла его лежащие на коленях руки и, раскрыв сжатые в кулак пальцы, положила их на клавиши.

Прошло несколько томительных секунд.

Он сердито покачал головой и отдернул руки.

– Вы разучились играть? – небрежно спросила она и вновь положила его руки на клавиши. – Или вы просто запрещаете себе из-за отца?

Он схватил ее за руки и с такой яростью сжал, что чуть не сломал кости. Мария задохнулась от боли.

– Н-нет, – процедил он сквозь зубы, еще сильнее впиваясь пальцами в ее тело. – Это не ваше дело. Заткнитесь и убирайтесь отсюда.

Салтердон отпустил ее, и Марии показалось, что она вот-вот потеряет сознание. С трудом проглотив ком в горле, она смотрела, как он развернул кресло и, вращая руками колеса, поехал к двери.

– Я подумала, – в ее напряженном голосе звучало отчаяние, – что мы можем использовать пианино для тренировок.

Он остановился, не снимая рук с колес кресла. Мария подошла, взялась за спинку кресла и опять подкатила его к инструменту.

– Сосредоточьтесь и легко нажимайте на клавиши, ваша светлость. Возможно, это поможет восстановить координацию и способность

сконцентрировать внимание. Я уверена, что в данных обстоятельствах ваш отец не стал бы возражать. Это ведь для тренировки, а не для удовольствия. Если хотите, я уйду… пока вы будете привыкать к инструменту.

Мария отступила к двери, а герцог остался неподвижен. Положив руки на колени, он не отрывал взгляда от клавиш. Она вышла и направилась к себе в комнату. Закрыв дверь, Мария прислонилась к ней спиной, а затем соскользнула на пол и уткнулась лицом в колени.

* * *

Тени удлинялись, и мало-помалу комната погрузилась в темноту.

Почему, зажмурившись, он видит вместо спасительной тьмы голубые глаза и волосы, похожие на лунное сияние? Как смеет она беспокоить его, преследовать, будить в нем глубоко запрятанные чувства, в которых он боится признаться самому себе.

Будь она проклята за то, что заставляет его переживать… надеяться… мечтать. За то, что захлопнула дверь в спасительное забытье… Женщина-ребенок с таким необычным лицом, одновременно соблазнительным и невинным. Если он опять погрузится во тьму, она покинет его.

Но где он тогда окажется? С чем останется?

Кто будет верить в него?

Глава 9

В предрассветной мгле Салтердон различал очертания кресла рядом с кроватью. Его одежда висела на дверце шкафа. Всю последнюю неделю он отказывался надевать ее, а также не подпускал к себе этих лицемерных слуг с кровожадно поблескивающей бритвой. У них одно на уме: перерезать ему горло. Скоро они ввалятся в дверь и, как муравьи, набросятся на него, пытаясь одеть и накормить. А потом появится она – мисс Эштон – с вызывающе вздернутым упрямым подбородком. Она будет взывать к его совести, воле к жизни, к характеру и гордости, пока у него не появится желание убить ее.

Назойливая девчонка с внешностью мадонны. Он даже мог бы назвать ее… возбуждающей, несмотря на ее упрямство. Он никогда не питал слабости к простолюдинкам. Все его любовные увлечения не выходили за пределы его класса: жена или дочь какого-нибудь лорда, барона и тому подобное. Хотя была одна девушка с иссиня-черными волосами и полными губами цвета спелой вишни, с которой – он уже почти забыл об этом – он повстречался в одной таверне в Суссексе. Он был… очарован ею… восхищен… Она ему чертовски понравилась… Он даже не спал с ней…

Сжав губы, Салтердон откинул простыню и стеганое покрывало и посмотрел на свои ноги, обтянутые теми же измятыми брюками, что и пять дней назад. Он стал спать в одежде с единственной целью – вывести из себя свою сиделку. Он испытывал странное удовольствие наблюдать, как она поджимала губы каждое утро, обнаруживая, что он не переменил одежды, не говоря уже о зараставшем темной щетиной подбородке.

Черт возьми, эта девчонка Эштон действовала ему на нервы своим вечным порханием и манерой разговаривать с ним, как с немым идиотом. Хотя последние несколько дней она была довольно молчалива. Она редко покидала свою комнату, ела одна и нарушала его уединение лишь для того, чтобы предпринять жалкую попытку преодолеть его упрямую и яростную враждебность.