Симфония проклятых
Шрифт:
Были и другие ласковые имена. Очень приятные. Иногда, исключительно разнообразия ради, Тед называл ее шлюхой. А порой и того хуже. Ее не слишком это волновало. Даже когда она была маленькой девочкой и отец обращался к ней по имени, данном при рождении, оно звучало как «сука». Здесь существенную роль играла интонация. Презрение в голосе. Желание оттолкнуть.
Дождливым воскресным утром за неделю до Хеллоуина она сидела в такси, которое ехало по улицам Манхэттена. Почему на дорогах было так мало машин, она не знала. Наверное, люди больше не ходят в церковь. Большинство
Ей в голову пришло слово «мирно», и она чуть не рассмеялась. Интересно, что это такое?
Тед, сидящий рядом, пошевелился, она бросила на него взгляд и быстро отвернулась, покорно опустив глаза. Ей не требовалось смотреть на него, чтобы увидеть, что он в любой момент может передумать. В его глазах полыхала обычная смесь ярости, подозрительности, паранойи… и кокаина. Большинство людей в воскресенье едят утром блины или яйца с беконом. Тед обожал завтрак чемпионов — жареные сэндвичи с консервированным мясом, его любимая еда с детства, — затем полдюжины дорожек высококачественного кокаина, после чего требовал орального секса. Когда она заканчивала, он бил ее куда попадет, иногда по лицу, или пинал ногами. Либо от ярости, что у него ничего не получилось, либо, если получилось, от отвращения, что она такая потаскуха.
Поэтому она пила. Как-то она попыталась принимать лекарство от депрессии — увидела рекламу по телевизору, — но, когда Тед узнал об этом, разразился грандиозный скандал. Тед заявил, что ей нужно изменить отношение к жизни, может быть, начать гордиться квартирой в Верхнем Ист-Сайде, своей внешностью, наконец, мужем.
Сегодня она не пила спиртного, но, как ни странно, руки у нее совсем не дрожали. Сидя в такси, она смотрела на них и удивлялась, какие они неподвижные. Они вообще казались чужими, как будто принадлежали кому-то другому.
— Ну вот, ребята, Пенн-стейшн, — сказал водитель.
Он остановился у тротуара и выключил счетчик. Когда он сообщил, сколько они должны, Тед бросил на нее взгляд, который как будто говорил: «Вот видишь, сколько ты мне стоишь, сука?» Она не стала ничего отвечать, только подождала, когда он заплатит и вылезет из такси, и выбралась вслед за ним. На тротуаре она стояла на шаг позади него, когда шофер вынул ее чемодан из багажника и поставил у ног Теда.
— Спасибо, сэр, — сказал бородатый темнокожий водитель с акцентом, который она не распознала.
Не обращая на него внимания, Тед взял чемодан, а когда таксист сел за руль и завел двигатель, посмотрел на нее.
— Ну?
Он ждал, и внутри у нее все сжалось от ужаса. Она знала, что этот момент обязательно наступит, и вот он настал. Сейчас муж передумает, не захочет отпускать ее. Он махнет рукой, подзывая другое такси, и заставит ее сесть сзади, без слов предупредив, что с ней будет, если она откажется. Они вернутся в квартиру со сверкающими деревянными полами, потолками высотой в двенадцать футов и кухней за шестьдесят тысяч долларов, где она готовила
— Какого черта ты ждешь?
— Я не жду. — Она покачала головой. — Просто я… может, хочешь кофе или еще чего-нибудь?
Ей казалось, что мягкая улыбка намертво приклеилась к ее лицу. Заговорив, она вдруг заметила, что уже давно сдерживает дыхание. Сердце так отчаянно колотилось в груди, что было больно.
Тед нахмурился, и она поняла, что он хотел сказать. С какой стати он станет пить с ней кофе? Сука уезжает, и ему придется целых три дня самому о себе заботиться, самому думать о еде, выносить собственное общество и самому обеспечивать себя оргазмами.
— Ты же не хочешь опоздать на поезд, — сказал он тоном, почти не отличающимся от злобных насмешек школьного двора.
Потом он переступил с ноги на ногу и вытер нос, будто там осталась крошка кокаина, которая раздражала его.
Тогда она пошла вперед, и он зашагал за ней, достаточно близко, чтобы она чувствовала его присутствие, точно держал ее на поводке. Они спустились на вокзал под Мэдисон-сквер-гарден, миновали продавцов цветов, рестораны и магазинчики, напомнившие ей грязный аэропорт.
В зале ожидания толпился народ. Было утро воскресенья, и все, кто приехал на выходные, возвращались в Вашингтон, Филадельфию или еще куда-то. Матери с колясками, двадцатилетние девчонки, целующиеся со своими дружками, люди в деловых костюмах. Она заметила актера из сериала, идущего по кабельному телевидению. Он играл копа, но не был звездой. Похоже, больше никто не узнал его или из вежливости не хотел навязываться. Жители Нью-Йорка не склонны лезть в чужую жизнь. Как еще можно объяснить то, что никто не спросил, откуда у нее синяки, которые она прячет под косметикой или темными очками?
Тед довел ее до расписания. Ее поезд в Филадельфию отправлялся меньше чем через полчаса. Они ничего не говорили друг другу, просто ждали, и по коже у нее бегали мурашки от его присутствия, она не могла произнести ни слова, сердце отчаянно колотилось в груди. Ей очень хотелось исчезнуть, но она могла только молчать и не шевелиться, опасаясь, что любого слова или движения будет достаточно, чтобы вывести его из себя.
Поезд опаздывал. Чемодан стоял на земле около их ног. Когда по расписанию наступило время отправления, Тед заворчал:
— Проклятье. — Он посмотрел на нее. — Надеюсь, твоя мамаша наконец действительно сдохнет, потому что ты едешь туда в последний раз.
Его слова причинили ей сильную боль, которую она не стала скрывать, потому что давно поняла: он как раз этого и добивается. Если бы она улыбнулась, попыталась отмахнуться, успокоить его, он бы заподозрил неладное.
— Милый, она же моя мать. И я еду к ней всего во второй раз…
Тед медленно протянул руку, так нормальный муж ласково прикасается к жене. Но вместо того чтобы погладить, сильно сжал ее предплечье большим и указательным пальцами. Судорожно вздохнув, она прогнала слезы и ничего не сказала, зная, что если привлечет к себе внимание, то жестоко заплатит за это.