Симода (др. изд.)
Шрифт:
Адмирал пошел к ним большими шагами. Переводчики побежали следом. Путятин велел собрать десятников и вызвать чиновника, который заведовал работами. Когда все собрались, Путятин накинулся на них:
– Что это за безобразие! Почему такой крик у вас? Если вы так кричите, то у вас ничего не получится. Я пришлю своих матросов. Но я говорю вам это ради вас самих. У вас до тех пор ничего не будет делаться как следует, пока не научитесь работать молча и слушаться, соблюдать дисциплину и порядок! Крику много, а толку нет. Это безобразие! Где у вас порядок? Силы надрываются, – завизжал он, – я несу за вас ответственность перед своим и
Тацуноске пытался объяснить, что все испугались, и он тоже, и не может вспомнить нужных слов, и просит помочь Эйноскэ, но тот стоял как столб.
Путятин полагал, люди не дураки и так все поняли, не зря же он сердился.
– Что он так раскричался, как на своих? Ведь он не японский генерал! – сказал Пещуров про дядю.
– Нет, господа, он именно японский адмирал, – ответил Можайский, которому как в пейзажах, так и в ситуациях нравилось все экзотическое или оригинальное до парадокса.
Изругав чиновников и рабочих, Путятин утих. Все рабочие поклонились и поблагодарили.
Вошли в город. Матросы вели двух вьючных лошадей. Мрачный борт «Поухатана» вскоре скрылся за камнями мыса. Казалось, все глубже и глубже погружались теперь с каждым шагом в жизнь Японии.
Алексей думал, что для японцев работа тяжелая, они мяса и хлеба не едят.
– Сколько орудий будет у нас на шхуне? Шесть? – заговорил Путятин, обращаясь к нему.
– Так точно, ваше...
– Я пришлю сюда баркасы с людьми забрать пушки для шхуны, и пусть уберут все остающиеся орудия в надежное место. Только когда уйдут американцы! Все сами перетащим еще раз. А пока пусть они возятся. Мы увезем пушки вот сюда, к горе Симода-Фудзи. Вам, Алексей Николаевич, придется прийти сюда еще раз – за орудиями для «Хэды». Я пошлю полковника Лосева, он отберет артиллерию.
«Опять мне тяжелая работа!» – подумал Сибирцев. Не успели выйти из города, как давалось новое поручение, чтобы в этот же город сразу вернуться.
Путятин шел пораньше, не желая обращать на себя внимания и пройти город поскорей. Но, несмотря на ранний час, многие жители выходили на улицу и, стоя у своих домов, кланялись уходившему послу, его офицерам и матросам и своим сопровождающим их воинам и чиновникам.
На доме местного врача Асаока Коан висела зеленая вывеска с красной надписью по-английски: «Drugs» [50] – и ниже, на двери, по-русски: «Доктор».
Шиллинг сказал, что, по словам переводчиков, у здешних врачей и знахарей нет отбоя от американцев. Наши верят в японские лекарства больше, чем в свои. А на публичном доме надпись по-английски «Welcome» – и еще висела капитальная вывеска: «America Beach Hotel» [51] , но ее убрали по просьбе американцев.
50
Лекарства.
51
Приморский отель «Америка».
– Тацуноске! Это было ваше изобретение?
Тацуноске обиженно молчал. Гонорар за перевод текстов для вывески получил Эйноскэ, но доктор додумался сам и сам составил английский и русский тексты своей вывески.
Всюду кланялись люди.
«Добрые люди!» –
Да, из Симода следовало перевезти орудия! Сибирцев согласен. Артиллерийский офицер Лосев приедет сюда. В декабре пушки сгрузили перед уходом «Дианы» в Хэда. Адамс испугался, увидев столько пушек, разбросанных в беспорядке на берегу, и город в руинах. Но Адамсу эти пушки не нужны. Адмирал хочет убрать их теперь в потаенное место. А то ведь американцы узнают, куда их перетаскают японцы...
В глубине долины рос густой лес, между обрывов шла речка. А над лесом возвышалась краса и гордость жителей города, самая большая гора Симода-Фудзи. Названа в подражание великой Фудзи. На Симода-Фудзи нет снегов, на ней пышные, уже пробуждающиеся к Новому году леса, но гора коническая. Она, когда зацветет сакура, станет как величайший букет из обступивших бухту Симода гор. Ее коническая верхушка в деревьях, каждая вершина которых видна отчетливо.
– Нет ли кощунства в таком названии местной горы? – спросил Посьет по-японски у переводчика.
– Нет, не имеется, – ответил Тацуноске.
Последний раз взглянули назад, на бухту Симода. Странно – тут так тихо, воздух мягкий и нежный. А на море волны – значит, ветер.
У заставы самураи склонились перед послом.
Все прощались с Эйноскэ. Путятин обнял его, и старый переводчик прослезился. С мокрыми глазами, он гордо и воинственно пошагал с частью самураев обратно в город.
Путятин и его спутники вошли в дремучий лес. Лишь на немногих деревьях лопнули почки, весь лес еще гол, но что-то свежее слышалось, – начиналось едва уловимое пробуждение природы.
Позавчера на прощанье Путятин намекнул Тсутсую про оставшиеся пушки.
– Если с ратификацией все будет благополучно и согласно с понятиями дружбы, то я покорнейше попрошу нашего государя решить дальнейшую судьбу этих шестидесяти пушек, самой судьбой оказавшихся на японской земле.
Довольно туманно, а все же ясно. Хотя ничего как бы и не сказано, обязательства не взяты, но, видно, так и будет. Дарить, помогать, оказывать милость – на это мы горазды!
Сибирцев шел подле Евфимия Васильевича, думал, что, может быть, разговор про китайские моря продолжится, но адмирал молчал. Лицо его было и угрюмым, и счастливым. Такие контрасты враз бывают только у него на физиономии. Постепенно и Алексей вернулся к своим думам.
Сильное впечатление произвело на него все, что он видел за дни, прожитые на «Поухатане». Казалось бы, особенного ничего. Но о многом задумаешься. Мы пьем чай с вареньем в своих усадьбах или пляшем на балах в Москве и Петербурге, маршируем на парадах, учим солдат в казармах. За столом целыми вечерами, изо дня в день, из года в год, ваши молодые люди говорят о целях и смысле жизни, о бедных и богатых, о равенстве и справедливости, о социальном устройстве и социализме. И увядают, не находя себя, не умея отыскать дела, места в жизни, применения своим мыслям, практическим способностям и силам. Вот о чем, верно, и хочет писать Гончаров, до чего доходят люди... Американцы слушали нас, если мы в кают-компании давали волю своим мечтаниям, как в родовой усадьбе... Но они предполагают и даже убеждены вполне, что за этими словами мы дома оставили дела. Они меньше нас знают европейскую музыку, театр, литературу, а своих пока у них нет. Сайлес говорит: «Не ждите перемены строя, умейте жить в любых условиях, а то вся жизнь пройдет зря!» Каково!