Симода
Шрифт:
Мимо храма, куда возвратился с праздника адмирал, двигалось множество японцев, молодых и старых, с женами, детьми и внуками, все с украшениями в руках, в яркой одежде, останавливаясь, низко кланялись на ворота
Дежуривший офицер Пещуров показывал на дверь сбоку от алтаря. Японцы кланялись двери Путятина.
Вечером зажглось множество разноцветных фонарей. Люди шли и шли. Во тьме плыли оранжевые шары, голубые рыбы, огненные карпы, зелено-желтые драконы... Бедная, нищая Хэда засияла, как волшебный мир.
Маршировали в ногу молодые рыбаки и в несколько голосов что-то пели по-японски, а потом все подхватывали припев:
Ефи фу фэ фо.Запевалы опять начинали по-своему, а хор подхватывал:
Па пи пу иэ по.– Это они про Евфимия Путятина, – сказал Гошкевич, стоявший у ворот с офицерами и наблюдавший с интересом за движением.
Иосида появился, сказал, что ему очень
Двое стариков матросов и двое японских судостроительных стариков напились, по его словам, сакэ, не стоят на ногах, они двигаются с большим трудом, обняв друг друга, вчетвером по улице, и надо послать патруль их арестовать.
Гошкевич велел часовому гнать доносчика, а сам ушел.
Дни шли быстро.
В воскресенье, во время занятий, Оюки вдруг едва коснулась руки Алексея, потом повела головой, чуть тронула пышными волосами его щеку и настороженно вздрогнула.
– Что такое? – спросил он, чувствуя ее тревогу.
Оюки быстро встала и откатила широкую раму, заклеенную прозрачной бумагой в решетнике.
Вечерело. В доме, где жил Алексей, всегда свежесть, но сейчас почувствовался чистейший и душистый воздух весеннего леса.
– А на нэ... Коо ке те... – значительно прошептала Оюки и подняла свои огненные большие глаза. – Это со-ро-вей!
– Соловей? Коокетё? – спросил Алексей.
Коо ке те... коо ке те... – торжественно защелкал первый соловей. Коо ке те... коо ке те... коо ке те...