Simple Storys
Шрифт:
Через какое-то время, взглянув через витрину на улицу и не увидев Мартина, я выхожу из магазина. Возвращаюсь немного назад, но по-прежнему не вижу его. Зато замечаю карточки «Северного моря», разбросанные по тротуару. Мартин сидит чуть дальше, прислонившись спиной к флагштоку, и на мои вопросы не отвечает. Левый глаз у него заплыл. Он смотрит на меня и спрашивает, не валяется ли где-то поблизости его трубка. Я пытаюсь собрать рекламные карточки Керндела, прилипшие к мокрым плитам тротуара, но постоянно наступаю ластами именно на ту карточку, которую
– У тебя тоже случилось что-то неприятное? – спрашивает Мартин, когда я опять подхожу к нему.
– Нет, – говорю, – с чего ты взял?
– Так ты выглядишь.
– Синячище у тебя тот еще… – говорю я.
– Ты не нашла мою трубку?
Я без особой надежды возобновляю поиски. Подбираю еще пару карточек и возвращаюсь к Мартину.
– Ты уж извини меня, – говорит он, поднимает с земли трубку и ее загубником показывает на свою левую ласту. – Я, оказывается, наступил на нее и сам этого не заметил.
– Хочешь, я раздобуду для тебя лед?
– Знаешь, о чем я думал, пока тебя не было? О той фразе про рыб во время потопа… Я словно окаменел, правда. Тот мудак сперва посмотрел вниз, себе на ноги, потом уставился на меня и спрашивает свою жену, мол, знает ли она, кто я такой. Дело в том, что я наступил на его ботинок – концом своей ласты, совсем не сильно. Я даже не почувствовал, и он тоже не мог ничего почувствовать. Его жена сказала, что не знает меня. Тогда он меня и ударил, и, кажется, я отлетел на пару шагов.
– Тебе плохо?
– Эта фразочка про потоп – идиотская, – продолжает он. – Я ведь ничего такого ему не сказал. Говорил то же, что и всегда.
– Нам нужно вернуться к Кернделу, – говорю я. – Потребовать страховку. Ты же пострадал на работе.
– Я туда больше не пойду. – Он топает ластой.
– Я, кажется, поняла, в чем дело, – говорю я и жду, когда он на меня посмотрит.
– Ему не понравилось мое произношение, восточный акцент…
– Он ведь спросил свою жену, знает ли она тебя? И когда та сказала, что нет, тогда и ударил?
– Откуда бы мы с ней могли знать друг друга? Я здесь вообще в первый раз!
– Он просто подумал, что ты – какая-нибудь переодетая шишка, – говорю я. – Только и всего!
Мартин не улавливает мою мысль.
– Подумал, что ты делаешь это для смеху, чтобы тебя снимали скрытой камерой, – или же потому, что проиграл пари. Ведь в твоем возрасте ни один нормальный человек не согласился бы на такую работу. И ему показалось, будто ты его нарочно оскорбил. Вот и все.
Он смотрит на меня так, словно это я закатила ему оплеуху.
– Не обижайся, – говорю я. – Я только хотела сказать, что этот идиот наверняка именно так и подумал. На самом же деле у тебя все получалось замечательно, в тебе есть что-то такое, из-за чего другие люди радуются. Ты правда распространяешь хорошее настроение, а не только эти дурацкие карточки. И всякому было бы полезно этому поучиться. А кроме того, у тебя хорошая фигура.
Он сплевывает на землю между ластами.
– Все
Мартин смотрит на меня. Левый глас у него совсем заплыл.
– А этот недоносок все изгадил! Он вообще не сечет, как это можно относиться друг к другу доброжелательно, – говорю я.
– Главное, всем было наплевать, – говорит Мартин и опять сплевывает. – Никто и не подумал за меня заступиться.
– Ты слишком многого от них требуешь, – говорю я. – Люди не знали, как им себя вести, они даже не поняли, что, собственно, происходит. Они никогда прежде с таким не сталкивались. Чтобы в пешеходной зоне средь бела дня избивали человека-лягушку… Может, они решили, что тебе не больно, раз ты одет в резиновый костюм, или что это такой спектакль. Каждый боялся выставить себя на смех, приняв за чистую монету перфоманс или представление уличного театра…
Я рассказываю Мартину про старика из нашего двора, который умер на своем балконе, про старика с бананами и фомкой музыкой. Мы все были уверены, что он спит. И он сидел под дождем, целую ночь.
– Целую ночь?
– Да – говорю. – Ведь было темно, и только утром, когда мы увидели, что он все еще там… А теперь пошли к Кернделу!
Мартин закрывает глаза, в точности как та женщина, которую я однажды видела в метро. Та тоже совершенно спокойно закрыла глаза и не шелохнулась, пока двери вновь не открылись. Мартин трясет головой.
– И все-таки, – говорю я, – нам нужно туда.
Я держу его маску и трубку, пока он поднимается на ноги. Сумка у него вся в грязи. Он осторожно натягивает капюшон.
– Я больше не пойду к Кернделу, – говорит Мартин. И долго возится, пока ему удается надеть маску.
– Куда же тогда? – спрашиваю.
– Подальше отсюда, – говорит он, – как можно дальше. – Он снова сплевывает, зачем-то берет в рот загубник и закрепляет трубку под ремешком. Потом вешает через плечо сумку.
Я делаю то же, что и он. И мы уходим. Люди все еще жмутся под маркизами и другими козырьками – ждут, когда кончится дождь. Если не считать одинокого велосипедиста, вся пешеходная зона – в нашем распоряжении. Мы шлепаем по лужам. Один раз я замечаю, как кто-то подмигивает нам и что-то кричит – естественно, что-то в связи с Северным морем. Мне даже кажется, будто люди расступаются перед нами. Мы держимся за руки, потому что маска сужает поле зрения, и ты не знаешь, действительно ли другой – друг – все еще рядом. Оркестрик под пологом белой палатки по-прежнему играет, теперь даже громче и в более быстром темпе, чем раньше, – играет польку, думаю я. Но, если по правде, я понятия не имею, как должна звучать полька. Может, они играют марш или что-то еще. Как всегда, мы с Мартином шагаем в ногу. И даже когда выходим за пределы пешеходной зоны, в этом отношении ничего не меняется.