Симпозиум отменяется
Шрифт:
– За что такая немилость? Почему не допущать? Да и где она, передовая-то! Не допускать за правду? – попытался съязвить Матвеич.
– За нее, матушку! За нее, родимую! Которую за бабки забугорникам продаешь!
– Выходит, то, что я снимаю неправда? Может, скажешь, что те сгоревшие пацаны в БМП, которых вчера я снимал, мною выдуманы? Ты же сам их видел, и все видели! Что, я их придумал? Камера – она беспристрастна и снимает все, как оно есть, без прикрас. От истины, какой бы она не была, тут уж никуда не денешься, не спрячешься, как страус башкой в песок.
– Может, и так, но
– Согласен, бывают случаи довольно паршивые, я вам скажу, – нахмурив широкий лоб, потирая блестящую лысину, продолжал стрингер. – Недавно приятель мой, корреспондент одной из столичных газет, отснял материал, как солдаты занимаются захоронением убитых боевиков. В выкопанную траншею стаскивают трупы. И молодые ребята из похоронной команды, чтобы не таскать мертвяков руками, просто привязывали к трупам веревку или провод и волоком подтаскивали убитых к траншее с помощью автомашины. Иначе ведь изблюешься весь, глядучи на трупы. Да и для пацанов какой стресс. Не каждый такое выдержит. Одним словом, этот материал какими-то неведомыми путями попал в руки одного западного журналиста-прохиндея, который выдал снимки за свои, да еще дал к ним комментарий, что, мол, на снимках видно, что у убитых связаны ноги и руки – значит, их пытали. Поднялась шумиха по поводу этого фотоматериала. Когда же раскрылась эта грязная гнусная ложь, разразился скандал. Телекомпания, где прошел этот материал, понесла крупные убытки, так как была подмочена ее репутация. Этого козла, плагиатора, конечно, под зад коленкой. Выперли с работы.
– Вот-вот! Суки продажные! За сенсацию готовы шкурой своей пожертвовать! За зеленые! За бабло!
– Угомонись, Дмитрич! – старший лейтенант Колосков, успокаивая, обнял разбушевавшегося капитана за плечи.
– Разошелся!
– А чего он тут парит, братцы! Вот скажи, Матвеич, сколько тебе платят за твои кровавые репортажи?! – Дудаков впился злыми остекленевшими глазами в собеседника. – Только, бля, честно! Как на духу! Не юли!
– Хорошо! По-разному, мужики. Мне скрывать нечего, я зарабатываю честным нелегким трудом. Все зависит от сложности съемки, от оперативности, от важности событий. За хороший репортаж можно сорвать довольно приличный куш, десятки тысяч зеленых.
– Сколько? – от удивления Виталий громко присвистнул.
– Да, десятки тысяч!
– Долларов? – Митрофанов округлил глаза. – Тут за «деревянные гробишься! Жизнью рискуешь.
– Но учтите, братцы, я ведь снимаю не в студии, с сигарой в зубах и горячей бабой на коленях, а под пулями. Хожу по лезвию ножа, каждый раз искушая судьбу. Платят за риск. За риск. К тому же большие деньги. Так что желающих заработать бабки пруд пруди, они всегда есть и будут, пока на белом свете идут войны. Только не все хотят рисковать. В крупных телекомпаниях цена за снимок из «горячей точки» достигает порой двухсот баксов, а минута съемки аж за триста переваливает.
– Недурно, однако же! – с набитым ртом отозвался пораженный Юрков.
– Кто не рискует, тот не пьет шампанское!
– Черт с ним, с шампанским, Матвеич! Собственная шкура дороже!
–
– Или бормоту! – добавил Митрофанов.
– Мужики! Почему до сих пор не налито?
– Квазик, ты совсем мышей не ловишь! – настойчиво постучав пустой кружкой о щит, который заменял им стол, сказал Степан.
– Сей секунд, мой генерал, – старший лейтенант Колосков, не спеша, принялся разливать по кружкам водку.
– Как же ваш брат умудряется продираться через всевозможные заслоны и разные препоны? – поинтересовался Емельянов, выуживая кильку из томатного соуса.
– Видали, как вас «шмонают», стопорят на блокпостах и пасут «фээсбэшники», – добавил раскрасневшийся Касаткин.
– А, начхать глубоко на них, у меня на этот случай целая куча всяких удостоверений. Даже корочка военного корреспондента есть. Немного нахальства, немного смекалки, немного удачи, а главное, побольше водки.
– А у «нохчей» приходилось съемки делать?
– А то как же? Бывал я и у чеченов.
– И Басаева доводилось видеть?
– И Басаева, и Масхадова видел. Вот как тебя. Еще до штурма Грозного. Но с «вахами» ухо надо держать востро. Ни в коем случае нельзя показывать свою слабость. Они на любого посматривают как на живой товар. Одно слово, работорговцы. Тут надо налаживать контакт с каким-нибудь полевым командиром, что покрупнее, иначе можно загреметь под фанфары, продадут, за спасибо живешь. И никто не узнает, где могилка твоя.
– Матвеич, как же тебя не воротит от всей этой мерзости, что снимаешь! Другого бы уж давно на изнанку вывернуло!
– Э, дорогой, если сопли и слюни распускать, да еще и думать об этом, вообще ничего не снимешь. Тут необходимо хладнокровие, как у хирурга. Привыкаешь со временем.
– А я бы стрелял вас, сволочей! У людей горе, боль, страдания, а вы тут крутитесь с камерами! В наглую прете, суки! Объективы тычите в лицо. Продажные твари! – вновь закипел изрядно захмелевший Дудаков, со всего маха хлопнув кулаком по столу.
– Дмитрич! Тихо! Сбавь обороты!
– Если бы не они, все бы думали, что ты тут деревья сажаешь, цветы окучиваешь да груши околачиваешь, – вставил вкрадчивым голосом Николай Юрков, колдуя у печки над котелками.
– Я груши околачиваю? Я окучиваю? – заорал возмущенный капитан, пытаясь вскочить. – Да я! Да я тут столько ребят потерял! Столько крови видел!
Крылов проснулся от какой-то суеты, от снующих туда-сюда «собровцев». От выпитого накануне тупо гудела голова. Заложило нос. Во рту словно кошки насрали.
– Что случилось? – полюбопытствовал, приподнимаясь на скрипучей панцерной сетке, журналист у старшего лейтенанта Колоскова, сидящего за столом с остатками былого пиршества и сосредоточено набивающего карманы разгрузки рожками.
– Под Аргуном – заваруха! Поезд «вахи» подорвали! Сволочи! Бой идет! Рация пищит, помощи просят!
– Матвеич! Ты как? – окликнул заглянувший в помещение Виталий Исаев.
– Видно, я вчера, братцы, перебрал!
– Виталь, помнишь, он вчера на полуслове отрубился! Все болтал, болтал, ни хера не закусывал, – хриплым голосом отозвался Квазимодо.