Символ веры
Шрифт:
– Нет, не правильно, – возразил Ашбель, и его острая черная бородка воинственно выпятилась.
– Че не правильно-то? – запальчиво возразил Петр. – На Первое мая казаки исполосовали нас, в следующий раз повторится то же самое.
Ашбель печально вздохнул:
– Так-то оно так… Однако ты не учитываешь, что с каждым разом наши демонстрации становятся все более многочисленными. Не случайно ЦК считает демонстрацию самой видной формой борьбы. Кстати, ты знаком с письмом «К нашим тактическим задачам»?
– Читал, –
– Тогда я не понимаю твоей позиции. Ведь четко и ясно сказано, что всякое серьезное политическое событие в стране должно непременно вызвать со стороны организованного пролетариата уличный протест в виде демонстрации, а всякой демонстрации должна предшествовать широкая массовая агитация при помощи листков, и особенно массовых собраний.
– Это-то до меня доходит, но все равно обидно быть битым, – с юношеским упрямством возразил Петр.
– А для того, чтобы меньше быть битыми, – мягко улыбнулся Исай, – нужно поскорее объединить группы. Пока мы не объединились, все наши действия битьем и будут кончаться.
– Так, вроде все согласны. По-моему, сегодня с Ортодоксом уже никто не спорил.
– Да… За Ортодоксом опыт объединения Томского и Сибирского союза, – раздумчиво проговорил Ашбель. – Теперь дело за общим собранием групп.
Они подошли к дому, где снимал квартиру Исай.
– Зайдешь?
Петр отказался:
– Нет, хотел к сестре заглянуть.
– Привет передавай, Евдоким Савельевич, кажется, приболел. Зайди, проведай. Может, от Николая какие вести есть.
Распрощавшись с Ашбелем, Белов пересек железнодорожные пути, прошел по Владимировской и, прежде чем свернуть в проулок, ведущий на Саратовскую, огляделся. Все было спокойно.
Стараясь не шуметь, осторожно открыл калитку… и замер.
На ступенях высокого крыльца, накинув на плечи старый полушубок, сидел Илюхин.
– Ну, чего столбом встал? – ухмыльнулся Евдоким Савельевич, пыхнув едким махорочным дымом. – Проходи, не боись.
– А вы че, дядя Евдоким, не спите? – усаживаясь рядом, спросил Петр.
– Не спится… Лежал вот, про Кольку думал, про Ваньку… Сдавать я что-то, Петя, стал… Не знаю, дождусь ли их… Хвороба какая-то привязалась. Днем-то креплюсь, а к вечеру совсем худо становится.
Петр посмотрел на Илюхина-старшего. Если в прошлом году, когда они познакомились, Евдоким Савельевич выглядел крепким, словно сбитым, говорил отрывисто и резковато, то сейчас его мышцы обмякли, одряхлели, да и голос стал тихим, по-старчески слабым. Видимо, подкосили старого слесаря арест младшего сына и призыв старшего в армию.
– Что слышно от Кольки? – спросил Белов.
Илюхин сделал длинную затяжку, долго откашливался.
– Получил весточку… Этапом сейчас идет… В Туруханский край… А вот от Ваньки давно ничего нет… Как прислал последнее письмо из-под Мукдена,
– Да вы не переживайте, дядя Евдоким. Если бы что случилось, сообщили бы. Видать, времени нет у Ивана сесть за письмо.
Илюхин невесело вздохнул:
– Может, и так… Сеструха твоя говорит, будто почта теперь шибко долго идет, особливо с театру военных действий… Ладно, беги, порадуй. А то обижается на тебя Танюха, дескать, совсем пропал.
Петр поднялся, прошел по двору и постучал в окошко пристройки. Тотчас занавеска отдернулась, и он, увидев встревоженное лицо сестры, широко разулыбался.
Татьяна с радостной суетливостью заметалась по комнатке, не зная, чем угодить младшему брату.
– Голодный, поди? – сочувственно протянула она. – Похудел, вытянулся.
– Да брось ты, – набычился Петр, смущаясь от того, что заботливые слова Татьяны приятны ему. – Запричитала!
– Вижу-то тебя редко. Ты ешь, ешь, – пододвигая миску с холодной картошкой, говорила Татьяна, а сама все смотрела и насмотреться не могла на брата.
Петр принялся сосредоточенно снимать побуревшую влажную кожуру с картофелины.
– Ты-то как живешь?
– Вот в воскресную школу ходить стала, – скромно опустив глаза, ответила Татьяна. – Читаю уже понемногу.
– В Железнодорожную?
– Да. У нас Клавдия Сергеевна преподает литературу. Полянская. Какая женщина! В самом Петербурге училась, на Бестужевских курсах, за границей была… Знаешь, как она рассказывает про Толстого!
Петр с улыбкой посмотрел на сестру:
– А больше она вам ни о чем не рассказывает?
Татьяна потупилась. Рассмеявшись, Петр сказал:
– Ладно, не буду выпытывать… Конспираторша!
Скрывая румянец, Татьяна вскочила:
– Вот и самовар поспел!
Они пили чай, разговаривали, пытаясь в недолгий час общения втиснуть все, что накопилось за долгие дни разлуки, все, чем можно поделиться лишь с близким, родным человеком.
– Намедни Катю видела, – негромко проронила Татьяна, испытующе глянув на брата из-под густых ресниц.
Петр отставил стакан в сторону, нахмурился.
– А че не спрашиваешь, где я ее видела? – склонив голову, произнесла Татьяна. – Или уже все равно?
– Ну и где? – не отвечая на второй вопрос, спросил Петр, чувствуя, как к горлу подкатывает сухой комок.
– Ко мне она приходила, на почту.
Белов удивленно посмотрел на сестру. Та торопливо пояснила:
– Разладилось у них с Тимкой Сысоевым. Вот и перебралась в город. Сейчас в няньках служит у бухгалтера Полуэктова.
– Ясно, – через силу проговорил Петр, стараясь хоть как-то прервать тяжелое затянувшееся молчание.
Большие карие глаза сестры смотрели на него с укором. Петр не выдержал: