Символ веры
Шрифт:
Ромуальд Иннокентьевич, нервно затягиваясь папиросой, увидев перед собой ухмыляющуюся физиономию Зыкова, остолбенел. Наслаждаясь его растерянностью, Лешка, осклабившись, пропел:
– Здрась-те-е! – и, заметив, как Озиридов стрельнул глазами в сторону городовых, дурашливо развел руками: – Не извольте беспокоиться, господин пристяжный. Мы же не злодеи какие. Честные торговцы, у кого хошь спросите. Хошь у энтого архангела, ен завсегда мясцо в нашей лавке берет, не жалеем для служивых лучшего куска! Так что вы не сумлевайтесь.
Все еще настороженно Озиридов проговорил:
– Ну, здравствуй, Алексей Зыков…
Лешка хитро прищурился:
– Вроде вы на сицилиста не похожи, а тоже оттедова… Ишь как славно поют…
Лицо Ромуальда Иннокентьевича, еще не забывшего обидных выражений и выкриков, невольно скривилось.
– Марсельеза, – почти не шевеля губами, отозвался он.
– Стало быть, вы энтих бузотеров не шибко уважаете! – почтительно констатировал Зыков, помолчал и, оживившись от пришедшей в голову идеи, предложил: – Можа, тады нам кумпанию составите? Гуляем мы сегодня с брательником. Уважьте, господин пристяжный!
Озиридов представил себя в компании с братьями Зыковыми… Здорово получается: присяжный поверенный и разгулявшиеся убийцы! Но неожиданно для себя самого он вдруг рассмеялся:
– А что, уважу! – и решительно сбив шапку на затылок, с обреченной веселостью выдохнул: – Гульнем!
– Вот енто по-нашенски! – обрадованно воскликнул Зыков. – Ты не боись, не забидем. Мы с Никишкой ноне смирные! Как-никак, свое дело имеем!
Манечка, увидев, что Озиридов приближается к саням, забилась под полость, спрятала лицо в пушистый воротник. А когда Лешка и Озиридов ухнулись рядом, вовсе отвернулась.
– Гони! – рявкнул на извозчика Никишка.
Обожженные кнутом кони рванули с места. Лешка не удержался и повалился на Манечку с веселым криком:
– Погуляем, Манюня!
У ресторана на Миллионной сани замерли.
Озиридов выбрался вслед за братьями, машинально подал руку женщине. Она замешкалась, воротник открыл лицо, и Ромуальд Иннокентьевич, увидев ее зеленые, испуганные, но тотчас же ставшие нахальными и насмешливыми, чуточку прищуренные глаза, почувствовал, как его охватывает тупая оторопь. От чувства этого он оправился лишь в отдельном кабинете ресторана, устроившись за столом прямо напротив Манечки.
– Извините, не успел представиться, – сухо, стараясь скрыть невесть откуда рвущуюся наружу язвительность, проговорил Ромуальд Иннокентьевич, пристально глядя в глаза женщине, которая так ему когда-то нравилась. – Присяжный поверенный Озиридов.
Манечка улыбнулась:
– Мария Кирилловна…
– А вас-то как, извиняюсь, величают? – переводя изучающий взгляд с Манечки на присяжного поверенного, с хмельной вежливостью осведомился Никишка: – Ить, кады встречались, не до представлениев было…
– Ромуальд Иннокентьевич, – кивнул Озиридов.
Откинувшись на высокую спинку мягкого стула,
– Как?
Отчетливо произнося каждую букву, Озиридов повторил:
– Ромуальд Иннокентьевич.
– Будя тебе, Никишка! – одернул брата Лешка. – Обнакновенное имя: Ромальд, да Ромальд… и с такими живут. Слышь, Иннокентьич, че пить-то будешь?
Озиридова до судороги покоробило это неуклюжее покровительство. Он уже начал досадовать на себя, что сморозил несусветную глупость, согласившись поехать с Зыковыми, однако после нескольких рюмок водки это ощущение потихоньку отпустило его.
Закурив папиросу, Озиридов рассеянно следил, как официант с прилизанными, уложенными на прямой пробор волосами, сноровисто меняет приборы и бутылки. Краем глаза он видел и раскрасневшееся от шампанского красивое нежное лицо Манечки, таинственные полукружья ее грудей, вызывающе поглядывающие из тесного лифа; он видел, как льнет Манечка к Лешке… Слишком уж наигранно льнет… Наверное, хочет насолить ему, Озиридову…
Вернулось раздражение.
Вытащив из серебряного ведерка со льдом тяжелую бутылку, Озиридов хмыкнул: какому идиоту пришло в голову назвать превосходное шампанское чуть ли не юридическим термином – «Карт-бланш»?
Шампанское и… неограниченные полномочия! Бред!
– Разливай, Иннокентьич, че на него смотреть! – хохотнул Лешка.
Озиридов наполнил бокалы.
– А кстати, где ваш меньшой?
Спрашивая, Озиридов намеренно избегал имен. Назвать братьев Алексеем Маркеловичем или Никифором Маркеловичем язык не поворачивался – убийцы. А назвать Лешкой и Никишкой, как то предлагали сами братья, это как бы ставить самого себя на одну с ними доску.
Лешка, снимая руку с обнаженного плеча Манечки, лениво переспросил:
– Степка, что ли?
– Ну да. Он, конечно.
– В Сотниково, – хмуро проронил Никишка.
– Ага, при папаше остался, – подтвердил Лешка. – Надежу имеет на скорую кончину родителя. Я-то кумекаю, опростоволосился брательник, дюже папаша у нас крепкий. Годов двадцать еще протянет, не менее.
– Ладно тебе, – буркнул старший брат. – Ботало!
Из общего зала донеслись звуки задорной музыки. Никишка, пошатываясь, поднялся из-за стола, подошел к дверному проему, отдернул тяжелую, бордового бархата, гардину. Постоял с нелепой улыбкой.
– Мамзельки канкан пляшут, – обернувшись, сообщил он. – Айда, Леха, сблизи на ляжки поглазеем.
Лешка осклабился, облапил Манечку:
– Нам Манюня тута еще шибче отчебучит. Покажет, какие я ей ноне чулочки задарил.
Манечка слабо оттолкнула его:
– Иди ты…
– Шутю! – дурашливо пугаясь, отпрянул Лешка и повернулся к Озиридову: – Идем, Иннокентьевич, поглазеем!
Выпитое почти не подействовало на присяжного поверенного, но тем не менее он ответил совсем пьяно, сильно заплетающимся языком: