Синдерелла без хрустальной туфельки
Шрифт:
— Ой, ну прости меня, дурака старого! Я ж не знал…
— Да ладно, — махнула рукой Василиса, тяжело вздохнув. — Если б только это… Просто одна проблема всегда за собой другую тянет…
— А что такое?
— Ну, мне ж завтра на работу идти, это опять на сутки почти. А кто теперь бабушке поможет? Ну, утром я ее в кресло перетащу, допустим, а вечером — с кресла на кровать? Петька-то с этой проблемой самостоятельно справлялся…
— Да я помогу, Василиса! Чего ты… — горячо и виновато заговорил Саша. — И Ольгу Андреевну перетащу туда-сюда, и с Петькой посижу, и накормлю всех…
— А еще завтра Лерочка
— Все, все сделаю, не беспокойся, пожалуйста. И встречу, и улыбнусь, и баночку специальную разыщу. Ну что ты, ей-богу… Плакать, что ль, собралась?
Василиса и впрямь торопливо смахнула со щеки досадную слезу, но в следующий миг плакать будто передумала и, взглянув на него исподлобья, улыбнулась доверчиво:
— Да нет, не буду, пожалуй. Не хочу. Передумала я плакать. Чего я вдруг плакать начну, это с таким-то помощником…
10
Петька разболелся не на шутку. На следующее утро Саша сбивался с ног, бегая из кухни в комнату с лекарствами, градусником, мокрым холодным полотенцем, горячим куриным бульоном, потом встречал с улыбкой, как и велела Василиса, массажистку Лерочку Сергеевну, большую любительницу самого наивысшего сорта кофе, потом кормил обедом Ольгу Андреевну, потом встречал медсестру из детской поликлиники, пришедшую ставить Петьке укол, — слава богу, без улыбки и без кофе, потом пришла старушка-соседка посочувствовать, потом он сам побежал в аптеку Петьке за лекарствами… Когда прозвенел очередной звонок в дверь, он по привычке уже бросился в прихожую, на ходу соображая, кто ж это может быть на сей раз, и на всякий случай улыбнулся — а вдруг это Лерочка Сергеевна вернулась…
В дверях стояла Марина. Смотрела на него в упор исподлобья, прищурив глаза, то ли виноватой хотела казаться, то ли обиженной — непонятно. Слегка сдвинув его с дороги плечом, уверенно вошла в прихожую, сняла куртку, быстро скинула ботинки. Показав пальцем на дверь, спросила:
— Вот эта твоя комната? Я войду? Поговорим?
— Марина, знаешь, мне некогда. Давай потом, а?
— То есть как это — некогда? — удивленно уставилась она на него. — А чем ты таким срочным здесь занят?
— Да, понимаешь, у нас Петр заболел. Мне с ним посидеть надо.
— У нас? Ты сказал — у нас? — округлила на него глаза Марина. — Ничего себе, Варягин… Быстро же тебя здесь охомутали…
— Так. Пойдем-ка действительно поговорим! — рассердился вдруг Саша, открывая дверь в свою комнату и делая ернически-галантный жест рукой, пропуская ее вперед. — Ты ж пришла сюда поговорить? Вот и пошли!
Марина вошла, скромненько уселась на краешек стула, быстро огляделась по сторонам. Словно не увидев вокруг себя ничего утешительного, грустно покачала головой и, повернувшись всем корпусом к Саше, протянула вдруг жалобно и просяще:
— Са-а-а-ш… Ну пошли домой, а? Ну чего тебе здесь? Посмотри, убожество какое… Какая-то старая квартира, и мебель такая старая… Здесь и жить-то нормально нельзя! У тебя же свое жилье есть, Саш… Давай будем считать, что я все поняла и перевоспиталась уже, а? Да я и близко к тебе не подойду больше, и на пушечный выстрел даже не подойду,
— Марин, мне — не надо. Не надо для меня ничего зарабатывать. Мне и своего хватает.
— Ну что, что значит — хватает? — снова потянула Марина, уже чуть-чуть заводясь. Уже слышались, проскальзывали ненароком сердитые нотки в ее голосе, выскакивали непроизвольно сами по себе, сколько бы она их ни сдерживала. — На что это тебе хватает, скажи? Да ты в одной куртке уже три года ходишь! Это неприлично в конце концов! Ты на дачу к себе на электричке ездишь, когда можно запросто машину купить! У тебя квартира такая прекрасная, а мебель в ней до сих пор допотопная! Красивый умный мужик, а живешь, как убогий какой! Смотреть же на все это больно! Вот и не смогла я смотреть, и сорвалась! Что теперь, казнить меня за это надо, да?
Она замолчала резко, вдруг спохватившись — не ругаться же с ним она сюда шла в конце концов. Мириться же шла… Мягко опустив плечи и сведя брови просящим домиком, снова затянула:
— Ну Са-а-а-ш… Ну вот клянусь тебе — больше ни на шаг не подойду! Вот хоть трое суток будешь в свой ноутбук пялиться — не подойду! Слово даю… Ну пошли домой, Саш… Мы же раньше так хорошо жили, Саш…
— Да, Марин, хорошо жили, — улыбнулся ей вдруг весело Саша. — И правда, хорошо. Как компаньоны-товарищи. Я — тебе, ты — мне. Может, я бы и еще так пожил, ты права… Еще дня три назад твои эти обещания вполне меня бы устроили. А теперь уже нет. Я теперь здесь буду жить, Марин. Я еще долго не вернусь. Пока ты себе другое жилье не найдешь и не съедешь, уж точно не вернусь. И даже когда съедешь, не сразу вернусь…
— Как это?
— А вот так это. Людям помочь хочу. Понимаешь? Очень людям деньги нужны. Те самые, которые я им за комнату эту плачу. Просто до зарезу им эти деньги необходимы… Поэтому я и буду тут жить, пока они им нужны…
— Так. Все понятно теперь. Ты просто самым банальным образом запал на эту девчонку, да? Так ведь? Из-за девчонки весь сыр-бор?
— При чем тут девчонка? — совершенно, ну просто совершенно искренне возмутился Саша, и сам даже поверил в эту свою искренность. — С чего ты взяла вообще про девчонку? Странно даже…
— Да то-то и оно, что странно! — презрительно пожала плечом Марина. — Чего ты в ней нашел-то, Саш? Она ж страшна, как пугало! Ты посмотри, посмотри на нее повнимательнее! Дылда дылдой, и узкоглазая к тому же!
Саша замолчал. Он вдруг поймал себя на мысли, что и в самом деле вот уже несколько дней с удовольствием заглядывает в эти узкие и длинные монгольские глаза, с удовольствием погружается все больше и больше в скромный и бедный быт этой семьи, с удовольствием чувствует себя здесь нужным, даже необходимым, и не только Василисе, но и Ольге Андреевне, и Петьке… А самое главное — ему очень хорошо здесь отчего-то, будто он живет у близких таких и дорогих родственников…