Синдикат-2. ГПУ против Савинкова

Сафонов Валерий

Немного позже на квартире Соколовского в его присутствии Шешеня получил от французского лейтенанта французской военной миссии задание и деньги на работу. Француз говорил, что резидентуру надо ставить очень тщательно, делая хороший подбор людей, дабы работа могла бы длиться продолжительный срок. Просил привезти ему фотографии тех, кто будет работать. Леонид Николаевич сказал, что это немыслимо: никто из работников резидентуры не даст свою фотографию, да если и даст, то везти их рискованно. Предложил дать свою.

Соколовский объяснил французу, что они тоже не берут фотографии конфидентов, а имеют фотографии только тех, кто получает задание и деньги. Француз согласился и забрал фотографию Шешени, отказавшись от фотографий конфидентов.

Работу по своему заданию

француз ожидал получить в конце мая. Высказал мнение, что Мосбюро поставит работу серьезно. Француз пожелал счастливой дороги, распрощался и ушел.

Соколовский передал Леониду Николаевичу копию задания в русском переводе, сказал, что до границы он поедет вместе с хорунжим Вагнером, который повезет необходимые документы поручику Глу-ховскому, чтобы не было задержек приезжающим от Мосбюро. Виза от Старостова имелась на всех, кто едет от Мосбюро, — постоянная. Кроме того, был подготовлен пакет с документами Экспозитуры для проезда из Турковщизны в Вильно любому приехавшему от Мосбюро за № 750. Пакет распечатывается поручиком Глуховским в присутствии приехавшего, документы заполняются Глуховским также в присутствии приехавшего и по заполнении отдаются на руки, после этого можно ехать в Вильно.

В тот же день, 26 апреля, в шесть часов вечера Шешеня с Фомичевым в сопровождении Вагнера выехал из Вильно на Олехновичи — Турковщизну. В Олехновичах днем 27 апреля в туалете на вокзале Шешеня забыл записную книжку с заданием и документами, позже нашел ее акцизный чиновник. Он приходил на постоялый двор и спрашивал у Ивана Терентьевича, не потеряли ли они что-нибудь. Фомичев, не сказав ничего Шешене, ответил, что ничего не теряли. Чиновник сказал, что найденные документы отошлет в Молодечно, поручику Лясному. Приехав в Турковщизну, Шешеня хватился записной книжки, чтобы дать расписку Вагнеру о переходе границы. Решил, что мог потерять ее только в Олехновичах, так как она находилась у него в заднем кармане брюк. Выслушав рассказ Фомичева о том, что чиновник что-то нашел, запрягли лошадь и поехали обратно в Олехновичи, куда прибыли через три часа. Нашли чиновника, спросили про его находку. Шешеня получил обратно свою записную книжку со всеми бумагами, которые оказались в порядке, как и записная книжка.

Затем пришли на квартиру к чиновнику. Он с семьей и гостем сидел за столом и пил чай, так что у него не было возможности прочесть или снять копию. Чиновник ни читать, ни писать по-русски не умел. После того, как он выдал Леониду Николаевичу его бумаги, познакомил его со своим гостем — Александром Павловичем, просил помочь ему достать метрики и документы, которые остались у него в Минске, откуда тот бежал. Шешеня пообещал исполнить просьбу в благодарность за бумаги и записную книжку. Александр Павлович дал письмо, по которому Леонид Николаевич должен был получить документы. Письмо адресовано: Минск, ул. Кавалерийская, д. 18, Ивану Михайловичу Дроздовскому.

Вернувшись в Турковщизну, Шешеня в 10 часов вечера 27 апреля один перешел границу, пришел в поселок при ст. Радашковичи, нашел Крикмана, просидел у него в комнате день, вместе с ним к 10 часам прибыл на границу, где на польской стороне их ждал Фомичев с одним полициантом.

Крикман остался около границы, а Леонид Николаевич перешел на польскую территорию, забрал чемодан и Фомичева. Вновь перейдя на территорию России, шли полторы версты до подводы. Границу Иван Терентьевич переходил молча, всю остальную дорогу до Минска держался храбро, условившись с Леонидом Николаевичем, что будет делать только то, что тот ему скажет.

В Минск прибыли 29 апреля в 9 часов 30 минут, на поезд опоздали. На следующий день, 30 апреля, Крикман купил в Минске железнодорожные билеты и посадил Шешеню с Фомичевым на поезд. Иван Терентьевич чувствовал себя хорошо, всю поездку до Москвы держался свободно и весело. Из Минска написал два письма Соколовскому и Анфисе, которые Леонид Николаевич привез в Москву и сдал С.В. Пузицкому. В Москву они прибыл 1 мая в 12 часов дня [184] .

После прощания с Шешеней Андрей Павлович Федоров 18

апреля через Берлин, Кельн, Льеж выехал в Париж, куда прибыл 21 апреля в 1 час ночи. По пути из Берлина в Париж познакомился с румыном Бэнони, якобы долго жившим в Одессе, являвшимся очень близким человеком губернатора Одессы Гришина-Алмазова. С его слов, ему очень хотелось туда вернуться с коммерческими целями, но он боялся коммунистов, поскольку его подозревали в службе в белой контрразведке. Так, что он был вынужден уехать в Берлин. Говорил, что в контрразведке не работал, но крупной спекуляцией при содействии губернатора занимался. Хорошо владел немецким, русским, французским, польским, турецким, итальянским и английским языками. Паспорт весь испещрен разными визами. Федоров предположил, что Бэнони — французский разведчик.

184

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 8. Л. 105–116.

При содействии Бэнони Федорову удалось устроиться в гостинице «Бристоль». Накануне Пасхи все гостиницы были заняты, но случайно, после долгих поисков номера по телефону, нашелся один номер, который Бэнони и уступил Федорову.

Утром 21 апреля Федоров отправился к Савинкову. Дома его не застал. На квартире ему вручили письмо, оставленное Борисом Викторовичем перед отъездом, в котором он просил обязательно его дождаться.

Прочитав письмо, Андрей Павлович отправился к жене Деренталя — Любови Ефимовне. Ее тоже не застал. В гостинице сказали, что сам Деренталь уехал из Парижа, а его жена вышла. При выходе из гостиницы встретился с ней. Она очень обрадовалась приезду Федорова, сообщила, что Борис Викторович и Александр Аркадьевич уехали, но они оставили на квартире Савинкова письмо. Федоров сказал, что письмо получил, сожалеет, что не застал Савинкова в Париже.

С этого дня Андрей Павлович с Любовью Ефимовной были почти все время вместе. Она сообщила, что поездку Савинков никак не мог отложить, что Александр Аркадьевич уехал раньше и в другое место, приедет не ранее середины мая.

В день встречи, 21 апреля, после обеда она передала Федорову, что его очень хочет видеть Сидней Рейли, который узнал о его приезде. Андрей Павлович согласился встретиться с ним вечером в кафе. Вечером и состоялось свидание с Рейли и его женой. Тот очень интересовался работой в России, вопросами экономического строительства, последней дискуссией в РКП, положением оппозиции и т. д. Спрашивал об условиях жизни в России, необходимых документах для проживания, строгостях в прописке, езде по железным дорогам, проверке документов и переходе через границу.

Задал вопрос: возможна ли по техническим условиям поездка Савинкова в Москву? Федоров ответил, что поездка возможна, переправа хорошая, Сергей Эдуардович живет более полугода и благополучно. Что касается взгляда московской организации на приезд Савинкова, то Федоров этого не знает, ибо такой вопрос не поднимали. Сам он считает, что это, конечно, дало бы максимум пользы.

Рейли интересовался жизнью полковника Павловского, его работой. Затем сообщил, что едет завтра, 22 апреля, в Америку, жалеет, что не застанет доклада Федорова Савинкову, но надеется недели через 3–4 вернуться и быть в Париже к моменту приезда Сергея Эдуардовича. Вскоре разошлись. На другой день Деренталь сообщила, что Рейли решил дождаться Савинкова. Он смог отложить поездку на две недели и хочет опять встретиться с Федоровым 24 апреля. Андрей Павлович согласился.

На этом свидании Рейли интересовался приемлемостью в России различных форм правления и в особенности монархизма. Он указал, что монархисты твердят о своей работе в России, о своей силе. Федоров рассказал ему, что монархисты есть, но монархизм в России больше не может быть — будет только демократическая республика, власть демократических советов, без коммунистов. Рейли был очень доволен, даже переводил эти слова своей жене, не понимавшей по-русски. По словам Рейли, в данное время никто из политических деятелей эмиграции не пользуется доверием у французов, англичан, чехов, итальянцев, кроме Савинкова.