Синдикат киллеров
Шрифт:
— Ой, да это ж Саша прилетел! — радостно пропела Клавдия Сергеевна и, комично зажав рот ладошкой, с ужасом в глазах показала пальцем себе за спину: — Там у Константина Дмитрича интервью берут. И снимают. Для телевидения.
— Просто поразительно! — развел руки в стороны Турецкий. — Стоило мне на какие-то две-три недели отлучиться в Америку, как тут же налетели коршуны. А может, это они меня так встречают? Или я им пока не нужен?
— Ой, да что ж вы все шутите! — Клава кокетливо повела пышными плечами. — Да-а, повезло кое-кому...
— То ли еще будет, Клавдия Сергеевна, — подмигнул Саша, приветственно махнул ладонью Игорю и вошел в обширную приемную.
По полу, уползая в кабинет Меркулова, толстыми, жирными змеями тянулись черные провода.
— Там что, электрический стул сооружают? — осведомился он.
— Ну вы скажете! — защебетала Клава. — Это ж как кино.
— Быть того не может! И давно его мучают?
— Минут пять назад только начали... А сколько будут... Да, самое главное, знаете, Саша? Мы ведь скоро переезжаем!
— Надо полагать, теперь уже в Кремль?
Какой Кремль! — огорченно отмахнулась Клава. — Обратно, откуда приехали. Погостили тут — и будет, говорят. Новые-то, —доверительно нагнулась она к Саше, — уж так расширяются, так разбухают, такую бюрократию разводят — не чета тем, что до нас кабинеты занимали. Ой, что еще будет, скажу я вам, и представить трудно. Ну да вам Константин Дмитрич сам расскажет. Как освободится.
Клава, следовало понимать, на короткое время иссякла. И чтобы предупредить новый накат информации, Турецкий сделал ей таинственный знак, приложив указательный палец к губам. А затем снова сунул руку в свою сумку и вытянул из нее новую коробочку. Жестом фокусника открыл ее, взглянул сам, потом пристально посмотрел Клаве в глаза и заметил с удовлетворением:
— Все точно. Как сказал один древнегреческий философ, подчиненный обязан всегда помнить цвет глаз секретарши своего начальника. Я не ошибся. Извольте, мадам, под цвет именно ваших восхитительных глаз. В очень цивилизованных государствах эту штуку называют «сет». То есть, как я понимаю, набор. Или ансамбль. Словом, вот вам серьги, брошь и... кольцо а-ля натурель. Исключительно ваш стиль: бирюза в серебре. Предлагаю «ченч».
Клава удивленно-радостно распахнула голубые с легкой прозеленью глаза.
— Ченч, значит, обмен. Итак, я вам — сет, вы мне — один жаркий поцелуй и разрешение один раз позвонить вот по этому важному телефону. — Он показал на белый телефонный аппарат.
— Ой, Саша? — растерялась Клава и чмокнули его в щеку. — Красота-то какая! Ой, спасибо! Но это наверно же очень дорого, вы с ума сошли!
Турецкий изящно склонил голову в поклоне.
— Примите дар от чистого сердца. А деньги? Что такое в наше время деньги, Ютва? Я вон уезжал, доллар сто рублей стоил, а вернулся — сто пятьдесят. Деньги, Клава, — тлен.
Набор, который так потряс Клаву, Саша купил, уже в Нью-Йорке, в аэропорту, буквально перед самым отлетом. Красивые
Пока Клава с упоением вытаскивала из коробочки побрякушки и примеряла, глядя в маленькое зеркальце, Турецкий снял трубку телефона и набрал номер начальника МУРа.
— Романова, — почти тут же раздался в трубке хрипловатый и такой до боли знакомый голос, что Турецкий радостно поморщился.
— Разрешите доложить, товарищ начальник, — начал было он, но Александра Ивановна перебила: вот что значит слух настоящего «сыскаря».
— Сашка! Появился! Ах, чтоб тебя!.. Ну?
— Сегодня в девять. Прошу без опозданий. Раздача слонов, сами понимаете, дело ответственное. А где ваш рыжий?
— Ой! — Одно только восклицание, да еще тон, коим оно произнесено, и Саша все понял: снова завал, снова давят и снова никаких концов. Обычная жизнь. Будни собачьей действительности.
— Если Слава в зоне досягаемости, не сочтите за труд запихнуть его в багажник, захватить с собой, ладно?
— В девять, говоришь? — с безнадежностью в голосе переспросила Романова. — А тебе Костя еще ничего не сообщил? Нет?.. Ну, значит, у тебя все впереди. Ладно, в порядке исключения. Будем.
Повесив трубку, Турецкий подошел к двери кабинета начальника следственной части Прокуратуры России Меркулова и, осторожно приотворив ее, сунул голову в щель. Его ослепил яркий свет, заливавший все помещение.
Меркулова заслоняли спины телевизионщиков. Один из них то наезжал, то откатывался в сторону вместе со здоровенной телевизионной камерой, другой манипулировал лампами, расставленными по углам кабинета. Перед Костей сидел с микрофоном в руке бородатый и лохматый парень в светлой куртке, а на письменном столе стоял магнитофон.
— Вот вы, Константин Дмитриевич, только что сказали об истине. Но разве эта истина является прерогативой одного лишь следователя?
— Вовсе нет, — ответил Меркулов, и Саша услышал в его голосе усталость и даже некоторое раздражение. — Но цену следственной версии в конечном счете должен определять приговор суда. Ведь так? Это же, извините, прописи. А никак не газеты, радио, телевидение, эти ваши СМИ, как вас нынче называют. Я не раз говорил и снова повторяю: адвокаты должны готовиться к судебному процессу, а не устраивать с нами споры в прессе. Их, наконец, допустили к материалам дела, вот и изучайте себе, ради Бога. Если я скажу сейчас вам, с каким процентом материалов они ознакомились, я имею в виду и их подследственных, вы со смеху помрете: пять, от силы десять. А почему? А потому, что все свое время и те и другие тратят как раз на то, о чем мы с вами тут беседуем. Уже не только адвокаты выступают в прессе, но и сами обвиняемые. Причем без всякого разрешения с нашей стороны. Новый, видите ли, жанр в журналистике обнаружился: записки из «Матросской тишины». В изложении адвокатов.