Синдром Феникса
Шрифт:
— Как это? — не поняла Татьяна.
— Очень просто. Вы какой язык в школе учили?
— Немецкий.
— Читаете, разговариваете?
— Да ни черта.
— Вот! Но вы же учили слова и целые тексты!
— Само собой. Иначе как бы я четверку получила в аттестате? Я хоть и в деревне училась, но у нас школа самая большая в районе, учителя серьезные.
— Следовательно, все эти слова и тексты в вас есть! Они заложены, но не работают. Известны случаи, когда человек под влиянием шока вдруг начинал абсолютно свободно говорить на том же немецком или английском языке! И никакой фантастики —
— А в футбол вот он играть вдруг начал, это как? — спросила Татьяна.
— И хорошо? — Кобеницын совершено не интересовался футболом, и события, связанные с триумфом и падением Гоши-футболиста, ему не были известны.
— Очень хорошо. Это не по-немецки говорить, это же навыки иметь надо, правильно?
— Да, — задумался Кобеницын. — С другой стороны, теоретически можно допустить, что любой, кто хоть раз смотрел футбол, может заиграть в него, как чемпион мира. Если ему внушить, что он чемпион. Известны случаи, когда под гипнозом люди на рояле начинали играть, хотя до этого только и знали про рояль, что клавиши черные и белые и что их много, — похвастался Кобеницын своим остроумием.
— Но я ведь не под гипнозом, — напомнил Георгий.
— Верно. У вас получается какой-то… синдром Феникса! — сделал открытие Кобеницын. — То есть попадаете в огонь — и заново возрождаетесь. Но не таким же, а новым. Сначала вы были совсем как ребенок, потом у вас был пубертатный период, переходный, а теперь вы явно взрослый человек! То есть вы за короткий период проходите все этапы человеческой жизни.
— То есть он следующий раз может стариком очнуться? — спросила Татьяна.
— Вряд ли. Но вы в любом случае, если что, сразу ко мне!
Проводив пациента, Кобеницын начал делать записи в истории болезни. Он чувствовал возбуждение и подъем. “Синдром Феникса” — отличный термин, да и само явление достойно внимания, тут материала не на кандидатскую, а на докторскую может хватить — если найти еще два-три подобных случая.
(Потом, дома, он перерыл ревниво все имеющиеся книги, отыскивая, не открыл ли кто уже это явление. И убедился — никто не открыл, он будет первым!)
А Георгию и Татьяне опять, как в прошлый раз, встретилась на выходе Лидия.
— Что-то вы зачастили! — сказала она вполне любезно и приветливо. — А я вот анализы сдаю, сахар в крови обнаружили. Что ж тут делать, значит, сладкая я женщина! — улыбнулась Лидия. И пошла дальше.
— Я ее знал? — спросил Георгий.
— Подруга моя.
— Какая-то… приторная какая-то женщина.
— Да? А тебе нравилась.
Георгий испуганно обернулся, Татьяна рассмеялась:
— Да нет, ничего такого не было!
После поликлиники Георгий выразил желание пойти в милицию и подать заявление — в письменном или устном виде, как примут.
— Не боишься? — спросила Татьяна. — Вдруг ты был вор, убийца, насильник? Тебя ищут — а ты сам явишься.
— Вряд ли, — усомнился Георгий. — Что-то не чувствую я в себе ничего такого. А если вдруг окажется — пусть. Лучше быть виновным, чем никем. Неужели не понимаешь?
— Да понимаю, — сказала Татьяна, хотя считала, что ни в милицию, ни в налоговую инспекцию, ни в иные прочие государственные
В милиции их принял, естественно, Харченко.
Татьяна рассказала о том, что случилось.
— Ловко! — воскликнул лейтенант. — Людям весь футбол испортил — и забыл! Денежки слямзил — тоже забыл! Красота.
— Про то, что деньги украл, не доказано! — тут же возразила Татьяна.
— Ладно, — учел ее мнение Харченко, — спросим по-другому: о том, что тебя подозревают в краже, помнишь?
— Нет, — сказал Георгий. — А мы с вами были близко знакомы?
— С какой это стати? — Лейтенанта даже обидело предположение о близком знакомстве.
— Просто вы меня на “ты”, хотя значительно моложе меня, вот я и подумал…
— А как же тебя еще? Ты бомж натуральный, да еще без памяти!
— Я без памяти, но я не бомж, — возразил Георгий. — И если мы не были близко знакомы, потрудитесь говорить вежливо со мной как со старшим. К тому же вы на службе.
Он сказал это мягко, спокойно, но Харченко разозлился.
— Без вас знаю, что на службе!
(Но на “вы”, отметила про себя Татьяна.)
— Удобно устроился! — продолжал лейтенант защищаться с помощью нападения. — Украл — забыл! А потом убьем кого-нибудь — опять забудем! Мне бы так! Тут скажешь что-нибудь не то или обидишь кого случайно — мучаешься, переживаешь, — посетовал Харченко на свой гуманизм. — Совесть ест, ночей не спишь! — преувеличил он, ибо сном как раз отличался, по выражению его матери, убойным — пока не выспится, хоть по лбу палкой стучи, не встанет. — Счастливая жизнь!
— Не вижу ничего счастливого, — сказал Георгий. — Человек должен нести ответственность за свои поступки.
Харченко хмыкнул. Слова Георгия один в один совпадали с главным милицейским постулатом о неотвратимости наказания, но лейтенант никогда еще не встречал человека, который сделал бы этот постулат принципом жизни. Что ж, если у этого неопознанного гражданина, явившегося в новой ипостаси, есть странное желание нести ответственность (да еще не зная за что!), надо пойти ему навстречу!
— Хорошо. Я новый запрос пошлю. Я раньше на Мушкова посылал, на Колычева посылал, а теперь поступим по-другому: пошлю твою фотографию.
И направил их к штатному фотографу, который, однако, оказался занят и велел прийти завтра. Или послезавтра. Татьяна догадалась, дала ему пятьдесят рублей, и он нашел свободную минутку, снял Георгия.
Георгий маялся — очень хотел что-то делать, но не понимал что.
— Займись теплицей. Или дом попробуй подремонтировать, — предложила Татьяна. — Вдруг тебе будет интересно?
Георгий занялся.
И у него все пошло на лад. В сарае были целые штабеля кровельной жести, досок, кирпичей, которые отец Валеры, человек, в отличие от сына, дельный, приготовил для ремонта, но помешала болезнь.