Синдром Л
Шрифт:
— Как у вампиров! — воскликнула Нинка.
— Вот именно, мне это и самой в голову приходило. Даже нравилось так думать. Что-то такое замкнуло в голове — стало нестерпимо хотеться укусить его снова.
Нинка реагировала на это уже не словами, а звуками.
— Ч-ч…
Только и смогла произнести. И рот рукой зажала. А глаза стали круглые-круглые. Как у дуры. Я еще подумала: а может, она и есть простая, обыкновенная дура? Перед кем я тут распинаюсь и зачем? Но мысль эту я тут же отогнала, как недостойную ситуации.
— Да, да, представь себе! Лежала часами, отвернувшись к стенке, и воображала, как кусаю его. Как зубы мои вонзаются в его плоть… в руку, ногу, в живот… о-о, у него такой замечательный плоский, сильный, мускулистый живот… Я таких не видала никогда… Какое наслаждение вонзиться
— Объясни, что это значит? Что ты смотришь так?
Я свои губы облизала и говорю:
— Как? Как я смотрю?
— Ну, тяжело как-то… И все мне в рот… как будто…
— Да, — говорю, — мечтаю я…
— Мечтаешь? О чем?
— А ты наклонись, я тебе скажу на ухо. А то вслух не могу. Вдруг услышит кто-нибудь.
— Ну уж нет, я уже имел удовольствие близко оказаться…
— Тоже мне, джигит! — говорю. — Бабу боится! Даже подойти робеет, бедняга…
Всю болтовню про чеченскую борьбу за независимость я пропускала мимо ушей, хотя они и пытались меня агитировать с самого начала. Но потом… Нет, погоди, я сбиваюсь… Давай вернемся назад, к тому времени, когда я смогла укусить Рустама во второй раз…
— Ты опять его укусила? Но как же ты смогла? Неужели его уговорила наклониться?
— Ага, — сказала я. — Знала, чем его самолюбие задеть.
Тут я снова поднялась и налила себе еще мускату. Потом продолжила:
— Только он наклонился, я ему шептать стала всякие такие слова приятные: «…такой ты красивый… губы у тебя такие…» И он уже заулыбался, гад, чуть не мурлыкал от удовольствия. Расслабился… И тут я его — бац!
— Ой, да ты что, — заверещала Нинка, и от страха даже на диван с ногами забралась.
Мне стало нравиться, как она реагирует, как переживает. Но виду я не подавала. Продолжала спокойным, равнодушным тоном, как будто о прогулке в лес рассказывала.
— До губ я, понятное дело, достать не могла, но в ухо, когда он расслабился, впилась глубоко и крепко… Умирать буду, не забуду, как зубы мои в него входили… Как хрящик в ухе хрястнул.
— Какой ужас! — вскричала Нинка. — И что, неужели за это они с тобой ничего не сделали?
— Конечно, сделали! Ты не представляешь, сколько опять было кровищи… Как Рустам вопил — и от боли, и от неожиданности, и от унижения. «Убью, клянусь, убью тебя, как бешеную собаку!» — кричал. И убежал — за пистолетом, надо думать. Ну, или за кинжалом. За секирой какой-нибудь. И пристрелил бы или прирезал, это уж точно, но старшие товарищи вмешались, усмирили его. Сказали: рано еще, погоди, она нам может пригодиться. Потом тебе ее отдадим на расправу. Кроме того, Рустаму нужна была срочная операция — ухо спасать, а то оно болталось на каком-то кусочке кожи, как на веревочке.
Но это я все потом узнала, а в тот момент лежала и ждала смерти. В бога никогда не верила, а тут молиться принялась. К стенке отвернулась, глаза закрыла и молюсь. Причем, не поверишь, не спасения от гибели просила, а просто так, контакт устанавливала. Дескать, вот есть у Тебя такая. Таковская. Вот так звать. Свидетельствую почтение свое. Имей в виду на всякий случай. Если Ты все-таки есть, паче чаяния. И знаешь, что я скажу? Утешительно это было чрезвычайно. Даже уже вроде и не страшно стало. Или почти не страшно. Я вот с тех пор и в церковь иногда хожу, и пост соблюдаю. Ну, хотя бы ради того, чтобы, когда придет лютый час, легче
Тут застывшая было в ступоре Нинка зашевелилась, откашлялась и говорит:
— Ага, я помню, помню! Я еще удивилась тогда, что такая атеистка завзятая стала вдруг в храм ходить да свечки ставить. Ну, думаю, холерой поболеешь, так не то еще выкинешь… Но, ты говоришь, все-таки что-то они с тобой сделали за это? Наказали как-то.
— Да уж, сделали… уж наказали… Сейчас, вина еще выпью и расскажу, — пообещала я. — Только ты держись получше за стул. И дай тебе тоже мускатика плесну. Сейчас такое услышишь…
— Готова? Ну слушай…
В тот же вечер, поздно, я уже засыпала, отвернувшись к моей любимой стеночке, как вдруг — представь себе: в полной тишине раздается резкий, неприятный щелчок. Я приподнялась на кровати — насколько шнур позволял. Они же меня там шнуром каким-то привязали, хоть и не плотно, но движения ограничивал. Приподнялась и стала всматриваться в темноту. Ни черта не вижу. Секунду было совсем тихо. Знаешь, про тишину говорят, что она бывает — звенящая? Вот тогда-то я поняла, что это такое… Жуткая была тишина, в которой я ощущала чье-то присутствие, непонятно какими органами чувств, но совершенно определенно… Я полусидела на кровати, вслушивалась, всматривалась, не видя и не слыша. Ждала чего-то страшного. И оно последовало. Раздался резкий скрип — это открылась дверь. Тут меня от страха трясти начало. Хотела закричать, но не смогла — голос не слушался. Только сипение получалось. «Это Рустам! Он пришел меня убить!» — пришло в голову. Я вдруг поняла, как он станет меня убивать — задушит, конечно. Подушку на лицо, пару минут нестерпимой боли, судорог, а потом я задохнусь, легкие разорвет — и готово! Я сбросила подушку на пол, хотя это и было глупо, что толку оттягивать лишние секунды этого беспредельного ужаса. Думала: скорей бы тогда отключиться — и все! Звук падающей подушки, видно, ускорил события. Одним прыжком человек оказался рядом со мной и схватил за горло. «Руками душить будет!» — пришла мысль. Пальцы у него оказались просто железные. Я их навсегда запомнила, эти пальцы — длинные, красивые, как у пианиста. Держал он меня за горло очень крепко, было немного больно, но сжимать до конца он почему-то не торопился. «Помучить хочет, поиздеваться», — думала я. Пыталась я оторвать его пальцы от своего горла, но куда там! «Вот так, сучка, больше не укусишь!» — шептал он достаточно громко, чтобы я слышала. Это действительно был Рустам, теперь я узнала и голос, и руки. Одной он держал меня за горло, а другой быстро развязывал шнур, которым я была привязана к кровати. «Что бы это значило?» — думала я. Неужели…
А он шипел: «Ничего, я справлюсь, я ведь и змей ядовитых ловить умею». Вот как. Оказывается, он обращался со мной как с гремучей змеей или гадюкой!
Рустам притащил с собой еще несколько метров жгута с петлей на конце, и петлю натянул мне на шею. «Ах вот как, значит, повешение!» — думала я, даже и равнодушно вроде бы. Устала уже бояться и трепетать. Быстрей бы уж, думала.
Да, да, подруга, я полагаю, это нормальная реакция, когда уже нет сил бояться.
Петля была устроена хитро: толстый узел давил снизу на подбородок, так что открыть рот было совершенно невозможно. Рустам посмотрел на мои телодвижения, говорит: «Я ж тебе ясно сказал: не укусишь! Только себе же больно сделаешь». Потом затянул второй узел петли под затылком. «Будешь дергаться — задушишься», — предупредил он вежливо.
И потом знаешь что случилось? Слушай же! Взял Рустам одним движением, как котенка, перевернул меня на живот и стал ловко — словно всю жизнь только этим и занимался — приматывать мои руки к стальным прутьям в изголовье кровати — причем, одной только левой рукой, а правой продолжал удерживать аркан, затянутый на моем горле.
Я действительно старалась не дергаться, не сопротивляться никак, чтобы не затягивать туже петлю, и так дышать было трудно. «А может, наоборот, наплевать? Может, лучше умереть достойно, чем терпеть такое унижение», — размышляла я, но к определенному выводу прийти не успела, слишком быстро он крутил свои узлы. Теперь он занимался моими ногами, привязывая их к чему-то, я уже не видела к чему. «Все, поздняк метаться», — хмыкнул. И принялся стягивать с меня юбку.