Синдром Л
Шрифт:
— Клуша, я и есть клуша, — сказала в ответ Нинка. И потом повторяла эту фразу много раз, заливаясь пьяными слезами. А я смеялась холодно и называла ее дурой.
Но ночью, когда Нинка удалилась наконец домой и когда интоксикация от вина стала проходить, я сама вдруг заревела. Лежала, повернувшись к стене, и плакала беззвучно, чтобы Фазер не услышал. И не было мне утешения, и ничего не было в жизни такого, ради чего стоило бы жить. Ради чего необходимо было продолжать это затянувшееся, тупое и мучительное путешествие.
Глава 5. С
В выходные я уж оттянулся по полной. Как начал в пятницу вечером, так остановиться не мог. И, как ни зарекался, на каком-то этапе Шурочка, кажется, все-таки появилась. Но что мы с ней делали, говорили ли о чем, занимались ли любовью, ездили ли куда-нибудь, неизвестно. Вот бы пойти к психиартам и сказать: а кстати, ребята, я, как выпью, так себя не помню целыми днями. И в это время с какой-то бабой якшаюсь. Удивительной красоты вроде
С такой странной мыслью я и проснулся на рассвете в понедельник. И в таком кошмарном похмелье, что вообще кранты. Что оставалось делать? Проявил я тут чудеса силы воли, вытащил себя за шкирку из кровати и часа два над собой издевался. Во-первых, контрастный душ. Во-вторых, немножко зелья, что на донышке в каждой из бутылок, естественно, осталось. Вот и набралось сколько надо, не больше и не меньше. В-третьих, лошадиную дозу дефицитного кофе (жена на праздники берегла). Закапал в глаза капли, которые мне Люська в своей закрытой аптеке добыла. Капли китайские, чудодейственные, красноту снимают за полчаса. Ну, может, и не на сто процентов, ну так на восемьдесят. И в итоге, как ни удивительно, приперся на работу в терпимом состоянии. То есть отвратительном, конечно, но все же выносимом. И главное — не опоздал.
И слава богу. Слава богу, потому как меня уже с самого утра Михалыч поджидал. Просто вот так вот лично сидел за моим столом скромненько, представляете, и дожидался!
Посмотрел на меня подозрительно, говорит:
— Что, не выспался, что ли?
— Да я ремонт кое-какой делаю, товарищ генерал, лег поздно.
— Смотри, — говорит Михалыч, — знаю я твои ремонты. Режим надо соблюдать. Вот что. А то доиграешься. — Потом помолчал немного и сказал, как о чем-то обычном и само собой разумеющемся: — Хорошо, что не опоздал, а то мы сейчас с тобой к начальнику главка пойдем.
— Начальнику главка? — не поверил я.
— Да, к заместителю председателя.
…Наверно, похмелье все мои чувства притупило. К начальнику так к начальнику, к заместителю так к заместителю. В нормальном состоянии, может, побелел бы да задрожал. Или впал бы в замешательство. Зачем я вдруг такому большому начальству понадобился? Подумать только — к заместителю председателя! Да я его, товарища Сусликова О.Н., пару раз в жизни всего и видел, да и то издалека. Ведь мы как устроены: отделения складываются в отделы, отделы — в управления, а управления — в главные управления. Начальники главков одновременно заместители председателя. Заместители господа бога. Власть в их руках такая немереная, что воображения не хватает ее себе представить. Даже Михалычу до таких высот — как до Олимпа или вершины горы Казбек. А мне-то… мне-то даже не соизмерить такое ни с чем!
Тут у Михалыча в кармане вдруг как заиграет музыка бравурная, я даже вздрогнул. Все никак не могу привыкнуть, что он вот так запросто портативный мобильный телефон носит. Всем генералам по должности полагается. И он невозмутимо так достает из кармана этакий серебристый красавец, совсем крохотный — ох уж и сильны эти китайцы! — кнопку нажимает и говорит:
— Сердюк!
Послушал и отвечает:
— Так точно. Через три минуты будем.
И кивает мне: пошли, дескать.
Я иду вслед за Михалычем и думаю: и зачем это я с утра пораньше зампреду понадобился? Выговор объявлять? С работы увольнять? Так не олимпийское это дело. Для этого у богов подручные есть — они же кадровики. Ну, или там управление внутренней безопасности, в конце концов. Или Михалыч мог бы мне неприятное объявление сделать, а то и начальнику отделения поручить. Нет, тут что-то не то… Может, я так провинился, конечно, что генерал-полковнику (нет, вы понимаете — генерал-полковнику!) госбезопасности Сусликову стало любопытно живьем на меня посмотреть, прежде чем швырнуть львам на съедение? Скорее всего, потому как для противоположных ожиданий оснований нет совершенно: за что ему меня хвалить или благодарность объявлять? Оперативные результаты более чем скромные. Стал я их в голове перебирать: ну завербовал, к примеру, доцента одного из МГУ, который вроде бы подпольный кружок социологов нащупал; так он в итоге со справкой оказался. На учете состоит в районном диспансере с вялотекущей шизофренией. Как в МГУ его пропустили, со справкой-то, это другой вопрос. Ну а вся остальная агентура моя — так, мелочь пузатая, слухи, анекдоты, неосторожные высказывания… что еще могу предъявить для оправдания своего существования?
Ну, вот и заветный второй этаж. В обоих концах по офицеру дежурят, круглые сутки и каждую минуту коридор просматривают. Злые языки говорят, что раньше здесь скрытые камеры были установлены и дежурный в комендатуре следил за происходящим по телемонитору. А потом камеры и мониторы стали так часто ломаться, что решили вернуться к более простой и надежной системе. Особенно после того, как поутру обнаружили в коридоре спящего алкаша, неизвестно как в здание проникшего. Расследовали потом, расследовали, так ничего и не выяснили. Алкаша проверяли и так, и этак. Потому что первая мысль была, конечно, что это какой-то суперагент противника. Глубокого внедрения. Создали ему такую легенду, вжился в образ и вот проник в святая святых! Но алкаш вроде оказался
Так что теперь на втором этаже все происходило по старинке.
Генерал-полковник Сусликов сидел за обычной дерматином покрытой дверью. Вернее, никакого генерала за дверью не оказалось, а обнаружился там очень строгий и сосредоточенный офицер, моего примерно возраста, важно восседавший за огромным столом. На столе перед офицером стояло несусветное количество разных телефонных и каких-то еще непонятных аппаратов и горела большая красная лампочка. За спиной у него виднелся большущий шкаф красного дерева с затейливой резьбой и вензелями всякими. Вдоль стен стояли два несколько нелепо здесь смотревшихся бордовых кожаных дивана. На одном восседали два богатыря — охрана. На втором, догадался я, предстояло посидеть нам с Михалычем. Но больше никого и ничего в кабинете не было. Где же генерал-полковник, дивился я. Наверно, нас поведут потом в какое-то соседнее помещение.
Михалыч молча подошел к столу, что-то буркнул, положил на стол два удостоверения — мое и свое. Дежурный внимательно рассмотрел документы, тщательно сверил фотографии с оригиналами, после чего молниеносным движением фокусника выдернул из стола еще какую-то трубку черного цвета и буркнул в нее несколько слов. Кажется: «Сердюк плюс один». Или что-то в этом роде.
После чего небрежно махнул нам рукой в сторону пустого дивана. Куда мы с Михалычем смиренно и направились. Я скосил глаза: все же интересно было поглядеть на явно нервничающего начальника. Ну, то есть посторонний человек ничего бы, наверно, не заметил, но я, проработав с ним бок о бок столько лет, сразу же увидел признаки напряжения. И сжатые губы, и некоторая замедленность, пожалуй, даже скованность движений… Чудны дела твои, господи! Только что был для меня загадочным жителем Олимпа, сверхчеловеком и кудесником, и вдруг превратился в обычного пугливого смертного, почти равного мне перед лицом великого и ужасного генерал-полковника.
Насмотревшись на оробевшего Михалыча, должен был бы заволноваться и я — виновник торжества. Но не получалось. Проклятое похмелье держало мой организм в состоянии анестезии. «Пора мандражировать», — сказал я себе строго. Однако никакого мандража не получалось.
Погруженный в эти размышления, я чуть не пропустил самое интересное. Красная лампочка на столе у дежурного сначала замигала, а потом налилась густо-зеленым светом. «Прямо светофор какой-то», — подумал я.
Офицер тем временем, видимо, привел в действие тайный механизм, который раздвинул его массивный стол надвое, правая половина бесшумно и плавно отъехала в сторону, открывая путь к шкафу. Потом раздался громкий щелчок — какой-то замок, наверно, разомкнулся. Дежурный проворно вскочил, потянул за ручку шкафа, и его массивная, тяжелая дверь открылась. Взглянув на нас, офицер повел подбородком: проходите, мол. Мы живенько вскочили и двинулись вперед. «Внимание под ноги», — негромко подсказал дежурный. Я глянул вниз: боже мой, что же это! За открывшейся дверцей шкафа оказался высокий — сантиметров сорок — порог. Мы с Михалычем исправно его перешагнули. Не предупредили бы нас, так я бы очень даже запросто насмешил людей, полетел бы головой вперед… Одолев порог, мы обнаружили, что у шкафа имелась толстая задняя стенка, она же бронированная вторая дверь. Тем временем первая дверь стала бесшумно и плавно закрываться. Щелк! Это затворился внешний замок. Внутри шкафа было темновато, но через какие-то отверстия проникал свет. Сверху на нас смотрел странного вида наблюдательный прибор, что-то вроде широкой подзорной трубы. В общем, почти барокамера — причем с возможностью наблюдения за входящими. «Неплохо защищен заместитель председателя», — подумал я. И в ту же секунду раздался еще один щелчок, открылся внутренний замок, а вслед за этим и стенка-дверь отъехала в сторону. Мы преодолели еще один высокий порог и оказались в большом, просторном, в три окна, кабинете.