Синдром отмены
Шрифт:
На втором году учебы, в программу добавился второй инструмент, который я должен был изучать факультативно. Беда в том, что наша семья не могла позволить себе фортепьяно, и учиться играть я мог только нажимая на нарисованные на бумаге клавиши. С фортепьяно у меня был забавный эпизод. Мама договорилась с одним из педагогов чтобы я проходил обучение у нее на дому. Пару раз я посетил эти занятия, но потом наступило лето и мне хотелось ловить раков и рыбок, а не посещать уроки игры на инструменте. Мне пришлось искать компромисс и я обещал маме, что после рыбалки сразу отправлюсь на урок. На рыбалку я пошел не один – компанию мне составили двое моих взрослых друзей. Одному
– Коля! – позвал я друга, который ловил рыбу на мою удочку.
– Что? – откликнулся он.
– Подойди ко мне пожалуйста, у меня к тебе вопрос.
– Чего тебе? – спросил Николай, нависая надо-мной.
– Где моя удочка? – спросил я его.
– Мне похрен где твоя удочка. Ищи ее на берегу! – пренебрежительно ответил мне Николай, скривив рот.
Я размахнулся и что есть сил ударил его кулаком по уху. Николай схватился за голову, и эта пауза, которая потребовалась ему, чтобы вернуть себе самообладание, позволила мне развернуться и побежать прочь. Николай погнался за мной, но погоня не увенчалась успехом. По дороге я выронил самоучитель игры на фортепьяно и потерял из него несколько страниц, которые выпали, а сам учебник изрядно вывалялся в грязи. На урок я безнадежно опоздал, и с тех пор больше ни разу не сел за инструмент. Учитель фортепьяно, с которым я виделся незадолго до того, как окончательно бросил музыкальную школу, потрясая моим пострадавшим в драке самоучителем саркастично произнес:
– Я надеюсь, что за двадцать лет мы его осилим!
Он ошибался. Мы не закончили его никогда. Директор школы – угрюмый крупный мужчин, который на всех учеников наводил страх, узнав что я ухожу, вызвал меня в свой кабинет на аудиенцию.
– Чем ты хочешь заниматься, когда оставишь школу? – спросил он меня, прожигая своим тяжелым взглядом насквозь.
– Запишусь в спортивную секцию. – ответил я, глядя с тоской в окно на стадион, расположившийся напротив.
– И в какую же секцию ты хочешь записаться? – продолжал он допрос, играя желваками.
– Я хочу записаться в велосипедную секцию – соврал я, почему-то решив, что велосипед менее одиозное решение, чем секция борьбы, в которую я планировал записаться на самом деле.
Директор взял паузу, и эта пауза наполнила меня отчаянием – мне страстно хотелось в то мгновение оказаться на свободе, вдали от этого страшного человека и этой гнетущей тишины.
– Очень жаль. – наконец нарушил молчание он – очень жаль, что нельзя взять череп человека, вскрыть его, вычистить всю ту грязь, которая в нем скопилась, а затем закрыть.
Я на мгновение взглянул в глаза директору и в эту секунду мне стало очевидно, что все его мощные силы сконцентрированы на то, чтобы не дать волю своим сильным рукам. Воспользовавшись паузой, я незаметно выскользнул из кабинета, оставив директора наедине со своими мыслями.
Моя грязь осталась внутри меня, и с той поры ее стало только больше, но я запомнил тот эпизод, как реальную попытку человека меня спасти.
Однажды, почти сорок
– Это балалайка? – спросил я удивленно у продавца.
– Нет, это коробка конфет, сделанная в форме балалайки. – ответила мне русская женщина в старомодном платье и платке – верной примете прихожанки русской баптисткой церкви, каковых в Портленде пруд пруди.
– Почему? – спрашивал я себя, сидя вечером на заднем дворе своего дома с сигаретой и бокалом вина в руке – Почему я так обрадовался?
Ответ пришел неожиданно:
– Да, потому что я в душе балалаечник!
Отставив бокал в сторону, я принял позу музыканта.
– Я балалаечник! – восклицал я, находясь в полном восторге от своего открытия, ударяя по воображаемым струнам, заученным с детства движением.
Несмотря на то, что внешне я похож на арийца – холодного и сдержанного, в душе я самый настоящий скоморох. Инструмент появился в моей жизни не случайно. Где-то плещется во мне и ищет выход глубинная живая вода моей стихийной народной культуры, которая проявляется через подобные парадоксы и несоответствия формы и содержания. Я чувствую ее ритм, ее юмор, ее размер, я хочу выразить ее в слове. Я иду за ритмом бессознательно, интуитивно. Я наигрываю, подпеваю в такт, и вот я уже пляшу. Если вам не нравиться как я танцую, значит вы просто не слышите музыки.
На голодный на желудок
Я любила восемь суток,
Как на спину повернусь,
Так еще три дня не ем.
Глава 3. Модели для эпоса
Десять лет своей жизни – с трех до тринадцати, я прожил на Украине. Родители уехали из Иркутска – города, в котором я родился, когда мне было три года. Я почти ничего не помнил из короткого периода сибирского детства, но все же память уже пробудилась и пробудил ее эпизод штурма нашей квартиры ментами, который я уже описывал в другом своей романе. Кроме этого эпизода я помню раннее пробуждение в холодной квартире, как я в одной рубашке иду на кухню в поисках еды. Слабые лучи рассветного солнца едва освещают ее крохотное пространство. Я нахожу кастрюлю с застывшим в холодец киселем и ем из нее ложкой.
Помню как мой сосед по площадке, который был старше меня на год, убедил меня пойти с ним гулять и мы ушли далеко от дома к самой остановки, откуда нас привели прохожие, удивившись тому, что двое пацанят, которым едва исполнилось три года, отправились на прогулку одни. Помню людей идущих нам навстречу – они идут сплошным потоком – недавно закончилась смена на авиазаводе и люди возвращались из цехов в свои дома и квартиры.
Помню как нашел в комоде упаковку презервативов и выбежал на улицу, чтобы похвастаться тем, что у меня так много воздушных шариков, и я даже успел надуть парочку и пустить их гулять по ветру, пока мать не обнаружила пропажу, и не бросилась вслед за мной, чтобы отобрать у меня пакет.
Помню печальное пение в церкви, как мы ходим со свечами по кругу, а потом священник в богатом одеянии с пугающе густой бородой дает мне на ложечке нечто очень сладкое.
Помню как пытаюсь катиться по снегу на постоянно спадающих с валенок лыжах, но у меня ничего не выходит и я падаю в снег, совершенно раздосадованный своей неудачей.
Помню свой крохотный балкон, отделанный разноцветными рейками: я высовываюсь по пояс и смотрю вниз на улицу. Я в одной рубашке, на улице минус тридцать, но мне не холодно.