Синдром удава
Шрифт:
Ускоряя шаг, я пошел прочь от остановки. Пересек безлюдную в этот поздний час Тишинскую площадь. По стуку торопливых шагов понял, что преследователь едва поспевал за мной. Я побежал, и, похоже, мне удалось оторваться от него. Я быстро свернул за угол дома, а мой преследователь, как в плохом детективе, проскочил мимо. Двор оказался проходным. Я вышел на Грузинскую улицу. Оставалось пройти еще с десяток метров — и я дома. Оглянулся — сзади никого. Впереди на трамвайной остановке стояли несколько запоздавших прохожих. От них отделились двое и пошли мне навстречу. Один, широкогрудый, плечистый, загородил дорогу и, пока я пытался обойти
— Уголовный розыск. Предъявите документы.
Я хотел достать из кармана паспорт, но почувствовал, как в бок уперся ствол пистолета. Ребята были хорошо натренированы. Меня мгновенно прощупали. Из карманов извлечено все, что в них находилось. Операция длилась считанные секунды...
— Вы подозреваетесь в убийстве. Вам придется проехать с нами! Это было предлогом для задержания. Тут же подкатила машина, и я оказался на заднем сиденьи между двумя оперативниками. Третий сел рядом с шофером. Недолгий путь по ночной Москве — и мы въехали в ворота дома номер 38 по улице Петровка.
Небольшая, совершенно пустая камера без окон. Бетонный пол. Ни стола, ни скамейки. Часа через полтора щелкнул замок, и меня повели вверх по лестнице. В кабинете — трое в штатском. Один сидел за столом, двое стояли рядом. Некоторое время все трое меня молча рассматривали, потом предложили сесть. Тот, что сидел, взял лист бумаги.
— Фамилия, имя, отчество, год и место рождения?
Я назвал паспортные данные, все еще надеясь, что мое задержание — случайность. Допрашивающий ухмыльнулся и не стал записывать. Все трое переглянулись.
— А вы уверены, что это ваша фамилия?
Я не успел ответить. Зазвонил телефон. Трубку снял один из стоящих рядом и тут же передал ее тому, кто сидел за столом.
— Так точно, товарищ генерал... Нет, еще не назвался... Слушаюсь, товарищ генерал...
Я понял: дальнейшая игра бессмысленна и назвал настоящую фамилию.
Позже я узнал, что постановление на мой арест утвердил собственноручной подписью сам министр Государственной безопасности СССР генерал-полковник Абакумов!
— Откуда у вас этот паспорт?
— Купил на Тишинском рынке.
Последовали вопросы: у кого? когда? при каких обстоятельствах? с какой целью? Я рассказал о действительной причине отъезда из Половинки и о том, для чего мне нужен был паспорт. На вопрос: как выглядел человек, продавший вам паспорт?, описал внешность того типа, который выследил меня и преследовал от автобусной остановки. Позже выяснилось, что паспорт принадлежал женщине с украинской фамилией. Ее имя Нина переделали на Никон.
Продержали меня на Петровке недолго — всего несколько дней. Ночной переезд в закрытом фургоне, и вот меня уже вводят в большое мрачное здание. Сильный запах карболки. Ею пропахло все: и машинка, которой меня остригли наголо, и помещение, где сняли отпечатки пальцев и сфотографировали в фас и профиль, и полотенце, и тюремное белье. Карболкой пахли надзиратели. Даже вода в душевой, казалось, пахла той же карболкой.
Этот запах напоминал мне что-то из давнего прошлого... Вспомнил. Так пахла куртка отца, когда он вернулся домой, просидев полгода в Бутырской тюрьме. Ему тогда повезло. Берия, только занявший место смещенного наркома внутренних дел Ежова, еще не успел развернуться. Несколько явно абсурдных дел по 58-й статье попали в Московский городской
В это число попал и мой отец. Видимо, имело значение и то, что он отказался подписать протоколы следствия с нелепыми обвинениями.
Отец рассказывал, что однажды его привезли на допрос на Лубянку, и там следователь сказал ему:
— Если не будешь подписывать протоколы, отправим тебя в Лефортово. Там все подпишешь. А что касается свидетелей, то вон по улице люди ходят, — и он показал рукой в окно, — любого из них приглашу, он и будет свидетелем против тебя...
В какую же тюрьму угодил я?.. Судя по запаху карболки — Бутырка. Впрочем, наверное, и в других тюрьмах «Шипром» не пахнет.
Сначала меня поместили одного в сравнительно просторную камеру с лежаком, убирающимся в стену на день. На зарешеченном окне снаружи «намордник». Виден только кусочек серого осеннего неба. Под потолком не выключенная электрическая лампочка. В дверях, окованных железом, «глазок» для наблюдения за заключенным, и откидывающийся люк для просовывания миски с едой.
На завтрак дали жиденькую пшенную кашу, кусок черного хлеба. Потом черпак чаю, в ту же опорожненную миску.
Опять вспомнил рассказ отца о Бутырке. Битком набитая людьми камера, выносная «параша». А здесь — фаянсовый унитаз, соединенный с водопроводом и канализацией. Комфорт... Значит, мне досталась тюрьма «повышенной категории», с удобствами.
Первые дни немного мешал звук мощного двигателя, расположенного где-то поблизости, настолько мощного, что он перекрывал все остальные звуки. Обычно двигатель работал в вечерние часы. Но к этому я скоро привык.
Шли дни. Обо мне словно забыли. Думать о том, что меня ожидает, не хотелось. Это было непредсказуемо и потому бессмысленно. Еще в Бадене, под Веной, в сорок пятом, я познакомился с ведомством Абакумова. Тогда меня хотели убрать как нежелательного свидетеля. Теперь я был снова в его власти, и можно было ожидать всего. Тревога усиливалась одиночеством. Но однажды дверь в камеру открылась и ко мне ввели мужчину средних лет в военном френче со споротыми погонами. Следствие по его делу закончилось, и он ожидал трибунала. Его обвиняли в передаче секретных сведений иностранной разведке. А произошло это, по его рассказу, так: по окончании войны он был назначен начальником военного аэродрома на территории Германии. Связался с женщиной. Она оказалась шпионкой. Его скомпрометировали. Боясь наказания, согласился передать секретные сведения. Был уличен. Во всем чистосердечно признался и теперь надеялся на снисхождение. Первым моим вопросом был:
— В какой тюрьме мы находимся?
— В Лефортовской... — ответил он.
29. Тюрьма в Лефортове
Итак, это была тюрьма, которой лубянский следователь пугал моего отца. Тюрьма, где официально разрешалось применение пыток!
Первый допрос. Следователь — капитан лет тридцати пяти. Лицом немного напоминал известного киноактера Кадочникова. Правильная речь. Спокойней ровный голос. В общем, ничего угрожающего. Он задавал вопросы, я отвечал. Писал он быстро, ровным почерком. Каждую написанную страницу давал прочесть и подписать. Изложение было грамотным, без искажений и предвзятости. Незначительные неточности тут же исправлялись. С первого допроса я ушел ободренным. Слово «Лефортово» уже не казалось столь зловещим.