Синее море, белый пароход
Шрифт:
— Не споет, — сказал я. — Видишь — гроза идет…
— А «Оранжад»? — забеспокоился Юрик.
Я затащил его в рубку, к Рыбину.
— Он в надежной бухте стоит, — ответил я.
— А почему мы не спрячемся там?
— Отстань от меня, иначе получишь по шее, понял?
— Понял. — Он отвернулся от меня, уткнул подбородок в грудь.
— Обижает тебя брат, — посочувствовал Рыбин, не отрывая взгляда от кипучего моря, и забормотал себе под нос: — Зачем бежал человек? Если невиновный, зачем бежишь? — Он поцокал языком. —
Юрик ухватился за нижние рожки штурвала.
Над морем со всех сторон нависла мгла. Сбоку низкая туча перегоняла наш катер. Размочаленный ее хвост волочился по волнам. Он зацепил нас. По крыше словно защелкала дробь, выпущенная из охотничьего ружья.
Я подумал, что отец и Семен придут сейчас в рубку. Однако они оставались на своих местах: отец на носу, Семен на корме. Они покуривали цигарки. Семен разглядывал шлюпку за кормой. Веревка разрезала два водяных бугра, что вставали между кормой и шлюпкой. Бугры становились все мощнее.
— Брат поколачивает тебя? — спросил Рыбин Юрика, скаля зубы с розовой пилою десен.
И тут почти вспомнил я, где встречал Рыбина раньше, но закружилась голова.
— Его зато мутит от качки, — ответил Юрик. — Смотрите, он уж зеленый… А я буду капитаном.
— Лучше всего — на реке капитаном, — сказал Рыбин.
— А я на море буду капитаном, — упорствовал брат.
Вот заяц! Давно ли валялся в своей корзине? А в самом деле, море на него хорошо действует. Поддразнить брата, что ли? Но мне уже не хотелось и разговаривать. Меня начало мутить от горячего запаха солярки, который поднимался из машинного отделения. Я вышел из рубки и повис на тонком поручне мостика.
Подо мной из приотворенной дверки кубрика высунулась загорелая рука Сумико. Она протянула носовой платок под дождь.
— Мы утонем, — раздался хриплый голос Кимуры. — Тайфун перевернет катер. Мы утонем, но и русские захлебнутся в нашем море…
— Да, в нашем море, — как эхо, отозвался Ивао.
— Конец, конец миру, конец, конец… — затянул Ге.
Сумико громко всхлипнула и закрыла дверку. Я отшатнулся в рубку и вцепился в руку Рыбина.
— Тайфун! — Я приложил палец к губам и показал вниз.
Рыбин раскрыл рот и так глядел на меня минуты три. Потом понял. Лесенка морщин появилась на его побелевшем лбу. Он закрутил, закачал головой, приговаривая:
— На Амуре ни тайфунов, ни японцев — красота… И дернул черт на море переехать.
Эх, катер-катерок, родное существо, выручай нас!
Я отодвинул дверь и спустился на палубу. Меня швырнуло до самого борта. Началась бортовая качка. Я ползком добрался до кормы и сказал про тайфун Семену. Он схватил конец мокрой веревки трехпалой рукой и дернул, распуская узел. Шлюпка сразу отдалилась, исчезла в плеске и водяной мгле.
Вдвоем с Семеном мы крепко держались на палубе. Мы вернулись с ним в рубку. А отец стоял впереди рубки, держась
15
Волны били в корму и подталкивали катер вперед. Иногда мы как будто летели по воздуху. Но после такого взлета катер валился в бездну, и мне казалось, что вот сейчас он коснется килем дна. Валы, нависавшие над кормой, были красивые и тяжелые. Пена клокотала на гребне. А на выпуклой стенке она собиралась в легкие кружева. И вся эта водяная громада, секунду повисев, била в корму, заливая палубу пенной бутылочно-зеленой водой.
По палубе катался рупор. Но жестяного звона его не было слышно из-за грохота моря. Отец догнал рупор и поднялся с ним в рубку. С кончика отцовского носа свисала капля воды. Сапоги его раскисли.
— Удача, — сказал Семен. Приходилось говорить с силой, чтобы слышали. — Удача — ветер в спину. — И он налег на штурвал, помогая Рыбину.
— Успеть бы в порт прорваться. — Губы у Рыбина перекосились, а над бровями блестел пот, похожий на капли ртути. — Из-за японцев погибать… Мама родная!..
Меня совсем укачало. Но тут впереди, сквозь мокрое стекло, сверкнул лучик света.
— Маяк! — закричал я, и судорога в горле прошла.
— И я вижу, — пропищал Юрик, сидевший на коленях отца.
— Теперь не промахнуться, — сказал Семен. — Обидно будет, если в мол врежемся.
— Эх, и зачем я завербовался на этот Сахалин?! — услышали мы тонкий голос Рыбина. Он прорвался в короткое затишье между накатами ветра, гулом и плеском воды, воем мотора, скрипом катера.
Угрюмый отец оставил Юрика на скамейке рядом со мной, подошел к дружку и положил руку на свободный рожок штурвала. И правильно сделал: маяк мчался на нас как метеор. Сквозь верченую мглу проступали сопки, похожие на богатырские шлемы.
Чтобы пересилить тошноту, я стал думать о доме. Мама, наверное, извелась. А бабушка не теряется. Она варит нам борщ, нашептывает молитвы о спасении наших душ и успокаивает маму. Забыл я сказать бабушке, чтобы она покормила рыбок на нижнем этаже. Рыбки-то ни в чем не виноваты.
Эх, катер-катерок, не подведи, милый!
Мы неслись прямо на маяк. Он стоял твердо, как оловянный солдатик среди разъяренных драконов, и подмигивал нам добрым электрическим глазом. А вокруг был мощный грохот. Это море дробилось о волнолом.
Еще несколько тугих пинков сзади, и свет маяка ударил в глаза.
— Право! — заревел отец.
Рыбин навалился на штурвал. Его грязные руки взбугрились мускулами. Семен и отец с обеих сторон помогали ему. Катер стал чуть боком к волне, чтобы метрах в двадцати от маяка скользнуть в бухту с водяной кручи.