Синее железо
Шрифт:
— Не справедливо? — искренне удивился Артай.
— Да, мы обидим молодых. Ведь в их жизни было меньше случаев отличиться. Поэтому пусть удача решается жребием. Отряды уже разбиты на сотни. Проследи, чтобы каждой из них оружия досталось поровну.
— Хорошо, Ант. Прежде чем уйти, мне нужно сказать тебе… — Артай закашлялся и повертел в пальцах мусат, узкий точильный брусок, висевший у пояса. — Правда, толковать об этом вроде и не время, но…
Ант поднял на побратима усталый взгляд и коротко докончил:
— Ты хочешь жениться.
— Да. Мы с Альмагуль просим
Асо засмеялся и обнял смущенного воина:
— Конечно, я рад, Артай. Кто может пожелать своей сестре лучшего мужа? Но свадьбу придется справить позднее: для веселья сейчас слишком невеселые времена. Я думаю, вы оба не обидитесь, если мы выпьем за ваше счастье пока что вдвоем с тобою. Зови мать и сестру. И клянусь тенью отца: свадебный пир у вас будет на славу, дай только прежде накормить досыта прожорливых гостей из степи, набить им глотки острым железом, посоленным их собственной кровью…
Последние слова асо говорил почти шепотом, но ненависти в них было больше, чем в яростном крике. И Артай подумал, что сердце его побратима напоминает сейчас металл, кипящий в плавильной печи. Несколько лишних мгновений — и он, не найдя выхода, взорвет стенки горна или сам превратится в порошок. И пусть Угабар был не прав, ускорив события своим необдуманным поступком, — все равно он совершил нужное дело, ибо даже огнестойкая оболочка не может быть вечной.
Глава 14
— Двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят! — Нахохлившись, как коршун, шаньюй сидел на коне и пересчитывал бунчуки проходивших мимо сотен. С белогорий дул холодный ветер, высекая из глаз слезу и ероша огненный мех на лисьем малахае хуннуского владыки. Плащ из грубой верблюжьей шерсти ниспадал с плеч шаньюя ниже конского брюха. По подолу плаща, словно бубенцы шаманской шубы, висели прошлогодние репейники. Рядом с шаньюем, тоже верхами, стояли Ли Лин и Ильменгир.
Они искоса поглядывали на неподвижное лицо владыки, стараясь проникнуть в его мысли. Мрачная отчужденность и молчаливость шаньюя беспокоили особенно Ли Лина. Правда, шаньюй ни словом, ни намеком не упрекнул джуки-князя, да и в чем было упрекать? Разве мыслимо держать в повиновении враждебную страну, имея под рукой всего тысячу солдат?
Ведь шаньюй и сам не рассчитывал на мир, когда велел передать Анту Бельгутаю свой приказ о выплате дани. Может быть, на него подействовали наветы и сплетни, которые привез Этрук? «Неужели он перестал доверять мне?» — думал Ли Лин, тревожась все больше.
И тут шаньюй, словно почувствовав волнение наместника, повернулся к нему:
— Я слышал, князь, ты свел дружбу с динлинами. Это правда, что они звали тебя на свои праздники и пиры? — Зеленые глаза шаньюя уперлись в лицо Ли Лина, как два копья.
Наместник призвал все свое мужество, чтобы не отвести взгляда.
— Да, — сказал он. — Я бывал в гостях у динлинов.
— Но говорят, ты искал дружбы даже в домах простых охотников и пастухов?
— И это правда. Ибо хороший правитель должен знать обычаи и нрав народа, над которым он поставлен. Так я думал.
— Возможно,
Ли Лин покачал головой:
— Я выполню и этот твой приказ, государь, хотя мне он не по душе.
— Чем же?
— Если вы собираетесь оставить меня наместником динлинов, то я не должен возглавлять арканные сотни.
Он прав, шаньюй, — вдруг вмешался Ильменгир, молчавший до сих пор. — Как человек дальновидный, ты, конечно, понимаешь, что наместнику не следует участвовать в резне. Ведь ему придется жить с динлинами бок о бок. Подумай, как плохо было бы нам среди нашего народа, если бы люди ненавидели нас. Не ты ли сам говорил: «Власть должна быть, как лапа тигра, — мягкой, но сильной. И показывать когти только в случае нужды»? Это мудрые слова.
Шаньюй молчал. Он не мог вспомнить, говорил ли что — либо похожее Ильменгиру, но мысль ему нравилась. Тяжелые складки сбежали со лба владыки, и он сказал:
— Ладно. Динлины еще не разбиты, и толковать об этом рано.
Степь втягивалась в предгорья. Передовые сотни копытили желто-красные ковры сараны, расстеленные по южным склонам. Обозные телеги кричали, как охрипшие гуси. Подталые снега на дальних тасхылах пузырились белой пеной, словно конские лужи. Высокое небо лежало на хребтах перевернутой иззубренной чашей, и в ней плавали беркуты, подстерегая пролетные косяки…
Сульхор проснулся перед рассветом. Он поворошил подернутые золой уголья, с хрустом расправил плечи и вышел из пещеры. Постоял у входа, пока глаза не стали различать отдельные камни на тропе, осторожно двинулся вперед.
От скалы отделился дозорный. Борода у него была седая от инея.
— Замерз? — спросил Сульхор. — Ну ступай спать.
Воин ушел. Сульхор сел на камень, покрытый козлиной шкурой, и достал из кармана горсть кедровых орехов. Его сильно клонило в сон, но он помнил предостережение асо: хунну любят приходить по ночам. Ночь была на ущербе, но еще не кончилась.
Из серых хвостатых туч серебряной бляхой выкатился месяц, и, словно обрадовавшись ему, где-то рядом заржал конь. Сульхор весь превратился в слух. Он знал, что в этих местах неоткуда было взяться лошади.
«Наверное, почудилось, — решил он минуту спустя. — Горные духи не прочь пошутить иногда с человеком, подражая голосам животных».
Но что это за странный звук? Похоже, стучит тяжелая капель, когда деревья отряхиваются от дождя, как собаки после купанья. Дробный, спорый перестук становился все ближе и отчетливей. Теперь его уже нельзя было спутать ни с чем: это под тысячами конских копыт откликалась дорога.