Синельников и холодильник
Шрифт:
– В Россию?
– Да нет, к Кериму.
– Зачем?
– Хороший вопрос. У меня от этого сидения крыша слегка поехала. Что-то в мозгах переключилось. Я и помню-то не все, а что помню – как и не со мной было. Ну, как будто совсем другой человек. Это не красивые слова и не метафора поэтическая, а самая что ни на есть правда. Проще говоря, двинулся. Рассудком. И опомнился не скоро… Ну, думаю, Керим, пора нам с тобой потолковать… о смысле жизни. Горы я уже знал, оружие достал… пришло время.
Тут еще вот какая штука. У меня после контузии и ямы этой проклятой небывалая интуиция образовалась. Когда вылез, запросто чувствовал, целятся в меня откуда-то или нет, опасно
То же и с обонянием. Год я нюхал эту вонь аммиачную, и потом, на воле, какие хочешь запахи разбирал и точно мог сказать, где кто был и сколько дней назад. Так что зюскиндовский парфюмер – никакая не выдумка, человек все может.
Дальше уж не знаю, стоит ли рассказывать… Много глупостей и гадостей я натворил, пока был не в себе. Были, правда, и забавные моменты. Как-то я надумал устроить Кериму такой сюрприз: выставить на заборе головы… ммм… некоторых его родственников. В Чернобыле теперь говорят – одна голова хорошо, а две – лучше. В Гиндукуше рассуждают так же. И вот, представь себе, такое затруднение: во всей округе – ни одного кола или даже самой захудалой палки. Там ведь ни деревьев, ни кустарников, да какое там – травинки не отыщешь. Все проклял. Ладно, думаю, насажу на автоматные штыки – еще интереснее. Но автоматов навалом, а штыков, как назло, опять нет! Без холодильника мой сюрприз и двух дней не протянет… Насилу отыскал, за деньги, четыре симоновских карабина, китайцы по лицензии лепят… Соорудил инсталляцию. Керим оценил.
Собрал он родню и знакомых – всего человек семьдесят, черт-те откуда съехались – и давай меня ловить. Гонялись за мной полгода. В итоге остались мы вдвоем с Керимом. Тут он тоже слегка умом тронулся. Стал бродить как потерянный. Я всем местным твердо заявил: не обижайтесь, ребята, но кто его приютит, перестреляю со всей семьей. Народ от него шарахнулся. Некоторые, правда, решили, что я шучу. Пришлось объяснять.
Потом, чувствую, пора ставить точку – сколько можно прятаться по норам и Бог знает кем прикидываться. Но как быть? Просто пристрелить этого недоумка? Нельзя, репутация – публика меня объявила шайтаном, словно я и не человек вовсе, и ждет чего-то немыслимого. Ладно, думаю, хорошо, будет вам немыслимое.
Нанял я «дефендер» с прицепом, местное ведро с болтами, («ровер»-то мой к тому времени уже превратили в решето), съездил в Пешавар (это в Пакистане), купил старую ванну, сварочный аппарат, трубы, наручники и четыреста литров оливкового масла. Да, еще два баллона с газом. Соорудил что-то вроде котла и сварил этого Керима живьем в оливковом масле. Спросил его на прощанье: Керим, не жалеешь, что так со мной обошелся? Он ничего умнее не придумал, как сказать в духе клуба рабочей молодежи, что, дескать, жалеет, что сразу меня не убил. Деревня, ну что они могут изобрести… Заглох в Афгане родник народного творчества. Запах был тошнотворный, но собаки и коршуны жрали его так, что больно было смотреть. Все драные, бедолаги, голодные… Знал бы, что так понравится, я бы им еще кого-нибудь сварил, масла и газа еще полно оставалось. А другим впредь наука – не сажай русского человека в яму. Осерчает.
Полина вдруг вскочила.
– Где тут у тебя включается свет? – и умчалась в ванную. Когда вернулась, во взгляде у нее прибавилось задумчивости, но слушала она по-прежнему внимательно.
– Потом
Наши-то ушли, но война от этого не кончилась. Она только пуще разгорелась. Пуштуны режут таджиков, таджики – узбеков, паншеры и хазарийцы режут всех подряд, шииты, сунниты, черта в ступе – словом, веселье на всю катушку. И уж не знаю, почему, но очень они все полюбили русское оружие. Не надо им ни американского, не надо немецкого – вынь да положь советское – ну, не считая «стингеров». А так – даже Усама Бен Ладен с АКС-ом не расстается. Короче, в Россию меня не пустили, но ответственные товарищи, оставленные в Афганистане на произвол судьбы для дальнейшей помощи братскому народу, предложили мне работу по месту жительства. И стал я возить по Гиндукушу и окрестностям всякие пулеметы-минометы родного ижевского производства.
Дело, в общем, не трудное – главное, не напутай с деньгами и не ленись пересчитывать ящики. Ну, и еще будь готов, что тебя в скором времени убьют. Я покрутился года два, поездил с караванами – называется «экспедирование груза», а я, значит, экспедитор, – всякое повидал, и потом решил, что пора сворачивать лавочку. Совсем уже собрался попытать счастья в Канаде – туда всех брали, даже таких, как я, – но тут принесло талибов.
Это еще не был Талибан в полную силу, так, юнцы-семинаристы, пакистанские разбойники с большой дороги, только что и умели, что бороду в керосиновую лампу засовывать – есть у них такая любимая примочка. Но они настраивали народ против американцев, и нашим ответственным товарищам это очень понравилось. Почем было знать, что лекарство окажется хуже болезни… Верховодили в наших краях трое бездельников – Малик, Джавахир и Абдульбари. Меня к ним и отправили, потому что им тоже, как ты понимаешь, требовалось оружие. Заезжал и одноглазый Омар, пламенный борец. Занудный дядька, очень меня не любил. Уперся, кровь из носу – прими ислам. Точно пристрелил бы, да я ему для дела был нужен.
На какое-то время договорились. Их больше всего волновало, не христианин ли я. Нет, говорю – а у меня в то время и правда, отношения с Богом расстроились. Сидение в яме сильно способствует атеизму. Они спрашивают – кто же ты? Отвечаю – язычник. И в каких же богов ты веришь? Ну как – в Зевса, Даждьбога, Перуна. Что это за вера? Простая – молитвы и жертвоприношения. Это их почему-то успокоило – черт с тобой, говорят, посмотрим, но готовься, мы тебе все равно устроим духовное одоление. Даже собака-язычник может послужить делу Аллаха…
Я попросил, и мне из Союза привезли «Евгения Онегина». Читаю вслух и бью поклоны. Что, говорят, за книга? Священная? Конечно, отвечаю, священная, написал мученик за веру, христианин-то, скотина, и убил его из шестнадцатимиллиметрового, сенатор, сволочь французская… Таким макаром я всего «Онегина» выучил наизусть – с предисловием и комментариями, шпарил с любого места. Коран я тоже употреблял. И представь, вокруг меня секта какая-то начала образовываться – расскажи да расскажи, приходят слушать, хоть ни бельмеса не понимают. Я всякие ритуалы изобретал – гонимы вешними лучами с окрестных гор уже снега… Религия – опиум народа. Ясное дело, потерпели бы меня, потерпели, а потом показательно прикончили, какой я там ни будь военный советник, но тут надо мной сжалились и разрешили вернуться в Россию.