Синие солдаты
Шрифт:
Через неделю, в свободный воскресный день, он с утра обложил себя томами сочинений Бисмарка, взятыми в городской библиотеке, и, бегло перелистывая их, искал лишь русское слово «ничего». Только к ночи, когда глаза уже слипались от усталости, он нашел то, что искал.
«Однажды, — писал Бисмарк, — в молодости, когда я работал военным атташе германского посольства в России, я возвращался поздней ночью из Царского Села в Петербург. Пришлось ехать с простым крестьянским возницей на розвальнях, потому что не нашлось извозчика, который решился бы выехать в поле в разыгравшуюся
Вихри снега застилали наши глаза, лошадь выбилась из сил, и мы потеряли дорогу. Казалось, гибель была неизбежной. Впереди была целая ночь, а вьюга все усиливалась. Но мой возница все время успокаивал: «Ничего, барин, ничего». Он отпряг лошадь, привязал ее за повод к саням, опрокинул их. Мы залезли с ним под розвальни, постелив один тулуп под себя и одевшись другим.
Вьюга бушевала всю ночь, и всю ночь мой возница повторял: «Ничего, барин, ничего!» Под утро вьюга стихла. Мы вылезли из-под розвальней, откопали сани, впрягли лошадь и благополучно добрались до Петербурга. Будучи еще не один год в России, я часто слышал это «ничего» при самых различных обстоятельствах. И я завещаю потомкам никогда в жизни не воевать с Россией, ибо у русских на любой случай жизни и есть свое «ничего», о котором никогда не надо забывать».
«Так вот в чем дело! Вот что взбесило генерала Шварца! — Ридлинг нервно заходил по комнате, куря сигарету за сигаретой. — Кто прав? Бисмарк и этот пленный студент или фюрер и генерал Шварц? — Ридлинг пытался успокоить себя, но сомнения продолжали мучить его: — Германия одна против всего мира. Свободу она несет другим народам или смерть и рабство? — Он вспомнил расстрелы детей и женщин, бесконечные вереницы изможденных пленных, идущих но дорогам, томящихся в лагерях, истязаемых на работах. — Конечно, смерть и рабство. А своему народу? Что тот получит взамен бесчисленных жертв на фронте, взамен экономической разрухи? Лишь утопические обещания счастья…»
Устав от этих мыслей, он бросился на диван, но только к рассвету ему удалось забыться коротким, тяжелым сном. Во сне к нему пришел пленный студент. Он насмешливо посмотрел на него и подчеркнуто вежливо сказал: «И что вы до сих пор раздумываете? Правда-то на нашей стороне. Вожди приходят и уходят, а народы остаются». И, прогрохотав колодками, он вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.
Ридлинг, вздрогнув, проснулся. В комнате было темно и тихо.
— Фу ты! — пробормотал он, осознав, что это был только сон.
Дверь барака внезапно распахнулась. Вошли сухопарый шеф ревира, фельдфебель Кауфман и пучеглазый унтер-офицер Бергер.
— Aufstehen! — заорал Бергер.
— Те, кто в силах был как-то передвигаться, поднялся.
— Где есть чельовек, который кофориль с генераль?
В бараке воцарилась тишина.
— Не признавайт? Кто есть дневальный?
— Я! — Из темного угла выступил солдат в шинели с поднятым воротником.
— Который чельовек кофориль с генераль?
— А я и не заметил, кто с ним говорил, — ответил дневальный, отводя глаза.
В
— Сейчас мы найдем, — зашипел фельдфебель, подходя к нарам и всматриваясь в лица заключенных.
— Aufstehen! — заорал он.
Сергей, вздрогнув, проснулся. Он медленно встал, пошатываясь.
— Funf und zwanzig! — заорал фельдфебель.
Мертвенно-бледное лицо Сергея стало пепельно-серым, но ни один мускул не дрогнул.
— Передайте сейчас же полицаю, — сказал по-немецки фельдфебель Бергеру.
— Jawol! — рассеянно взглянув на Сергея, козырнул унтер-офицер.
— Выпороть сейчас же! — процедил уходя фельдфебель. Вслед за ним вышел из барака и унтер. Не прошло и минуты, как дверь распахнулась и вошел санитар.
— Сергей Суров, на осмотр к доктору! — крикнул он.
— Иди и не возвращайся, — шепнул Сергею тамбовец.
Сергей быстро надел шинель и вылетел из барака.
Через пять минут возвратился унтер в сопровождении полицая Мишки Пучка, маленького, круглолицего, в синем мундире вильгельмовских времен, стянутом русским офицерским ремнем. Должность полицая никак не шла ему. Лицо у него было добродушное, веселое, улыбчивое, в глазах всегда мелькали искорки-смешинки. На правой руке на ремешке у Мишки болталась плеть. — Который тут генеральский крестник? Выходи!
Все молчали. Унтер подошел к нарам Сергея, но там было пусто. Рядом, слегка посапывая, лежал Тимофей. Унтер не обратил особого внимания на лицо Сергея, но место, где тот лежал, приблизительно помнил.
— А, перелег, свинья, — пробормотал он. — Aufstehen! — заорал он на Тимофея.
Тимофей поднялся.
— Комм, — указал на скамейку унтер.
— За что это он тебя благословил? — спросил Мишка.
— Я и сам не знаю, — глухо пробормотал Тимофей. — Наверно, физика не пондравилась!
— Снимай штаны и ложись на скамейку!
— Охо-хо, на старости-то лет привелось, — простонал Тимофей, снимая штаны.
— Anfangen! Schnell! Schnell! [11] — торопил сзади пучеглазый унтер.
11
нем. Начинай! Быстро! Быстро!
Мишка взмахнул плетью и резко ударил. Тело Тимофея конвульсивно дернулось.
— 1, 2, 3, 4, - считал унтер.
Мишка делал вид, что плетку опускает с силой, на самом деле он опускал ее лишь сверху. Когда плетка почти прикасалась к телу, он сдерживал ее, чтобы смягчить удар.
Унтер, закурив сигарету, продолжал считать. Сзади тихо открылась дверь барака: возвратился фельдфебель. Лежавшие на нарах пленные делали Мишке едва заметные знаки, но он, увлекшись искусством хитрого сечения, ничего не замечал.