Синий аметист
Шрифт:
— Если потребуется внести изменения, решим все вместе, — сказал Калчев, собираясь выйти с Тырневым.
— Самое главное, — добавил Грозев, — чтобы турки не вывезли тайком склад… Это ведь не шутки — двенадцать тонн взрывчатки и снарядов!..
— Не вывезут, — качнул головой Коста. — Бруцев и Искро следят за ним из сараев, что напротив.
— А как ты выберешься отсюда? — спросил уже с порога Христо. — Они ведь никого не выпускают…
— Попрошу разрешение у Амурат-бея съездить по делам Режии в Константинополь, — ответил Грозев. И добавил: — Вечером
Солнце клонилось к западу, но жара не спадала. Зной тяжелым облаком навис над городом. Его не могло развеять дуновение предвечернего ветерка, заставлявшее трепетать листья тополей на холмах.
Грозев направлялся к Пазаричи, шагая под старыми каштанами. Он задержался в торговых рядах, чтобы узнать подробности о том, что происходило возле Чирпана и Стара-Загоры, о местонахождении и продвижении армии Сулейман-паши.
К сожалению, все сведения были не более чем слухи, дошедшие через третьих лиц, — преувеличенные, невероятные. Офицеры армии Хюлуси-паши больше оправдывались, имея в виду свое бесславное отступление, чем рассказывали о том, что в действительности происходит в нескольких десятках километров к востоку отсюда.
Когда Грозев добрался до Пазаричи, колокол старой церкви звонил к вечерне. На маленькой площади было пусто, но по улице, ведущей с холма, спешила запоздавшая прихожанка. Неожиданно Борис узнал в ней Елени. Он отступил к каменной ограде и подождал, пока она не вошла в церковь.
Уже несколько дней он почти не думал о Софии. События поглотили его целиком. Лишь где-то глубоко в душе он ощущал тайное волнение.
Грозев в нерешительности стоял на углу церкви. Следовало ли сейчас зайти к Софии? Имел ли он право на это? Не лучше ли написать короткое письмо, в котором он поблагодарит ее и попрощается с ней?
Размышляя таким образом, он взглянул на часы и направился к дому Аргиряди.
Пересек пустой двор, поднялся по ступеням крыльца. Дернул железный язычок звонка. Когда Никита открыл дверь, на внутренней лестнице Грозев увидел Софию.
— Заходите, пожалуйста, — сказала она, сдержанно улыбаясь. Она, вероятно, увидела его из окна.
София ввела Грозева в верхнюю гостиную.
— Здесь, кажется, немного прохладнее, — произнесла девушка.
Молча указала ему на стул, а себе пододвинула табуретку. Потом, явно желая выиграть время, чтобы оправиться от неожиданности, подошла к буфету из эбенового дерева и взяла оттуда две тарелки с фруктами и сладким пирогом. Она избегала встречаться с ним взглядом, но во всем ее поведении чувствовалось радостное смущение.
— Не знаю, не напугал ли я вас позавчера… — начал Грозев, не сводя с нее глаз.
София серьезно и испытующе посмотрела на него.
— Если это было вашей целью, — пожала она плечами, — вы ее не достигли.
— Нет, — Грозев покачал головой, — единственной моей целью была та, ради которой я пришел. Не было иной возможности, и я просто подчинился своей интуиции и логике.
Отрезав кусочек пирога, она положила его на тарелочку, придвинула к нему.
— Попробуйте,
Затем подняла взгляд и, задержав его на лице Грозева, спросила:
— И что же подсказали вам логика и ваша интуиция?
— Логика подсказала мне, — он взял в руку тарелочку, — что если человек помогал борьбе за свободу чужого народа, он не может остаться безучастным к борьбе своего народа…
Что-то дрогнуло в лице девушки. Она медленно отвела взгляд.
— А интуиция, — продолжал Грозев, — говорит мне, что вы — человек, к которому я могу обратиться.
— И интуиция никогда вас не обманывает?
— Очень редко. В своей жизни я часто доверялся ей…
София смотрела на камин.
— Вы сейчас сказали, — начала она, не отводя глаз от потемневших кирпичей камина, — что я помогла борьбе босняков за свободу. Это неверно. По сути дела, я ничего такого не совершила. И вряд ли смогу совершить что-нибудь во имя свободы людей. Единственное, что я тогда сделала, — это дала деньги для несчастных голодающих…
И, помолчав, добавила:
— Но я бы хотела сделать для людей что-то хорошее, благородное…
Ей потребовалось усилие, чтобы произнести эти слова. Но произнеся их, она посмотрела на него уже смело. Щеки ее горели.
София была в будничном платье с белым воротничком, который в наступающих сумерках красиво оттенял ее лицо. Она казалась взволнованной, исполненной несколько детской, но твердой решимости.
Грозев встал. Что меняет людей? Наше представление о них? Или же жизнь незаметно оставляет свои следы в каждом из нас? Он сделал несколько шагов. София тоже встала.
— Я уезжаю, — сказал Грозев, — и потому решил зайти к вам, чтобы попрощаться и поблагодарить вас…
— Вы покидаете Пловдив? — Девушка удивленно взглянула на него.
— На некоторое время… Надеюсь вернуться сюда снова.
На лице ее появился румянец.
— Желаю вам счастливого пути… Я тоже благодарю вас… И прошу меня извинить, что я вела себя…
София умолкла, не в силах скрыть волнения.
Грозев сделал к ней шаг. Лицо ее было совсем близко. Его рука коснулась руки девушки, ее пальцы доверчиво ответили на его пожатие.
София прислонилась спиной к камину, будто искала себе опору, и тихо произнесла:
— Идите… Прошу вас…
Грозев отпустил ее руку:
— Спокойной ночи!..
Потом повернулся и стал спускаться по лестнице. София сделала несколько шагов, остановилась и вдруг неожиданно для себя воскликнула:
— Борис!..
Грозев обернулся. Было темно, но силуэт ее отчетливо выделялся на фоне лестницы.
— Я приду, как только вернусь… Благодарю вас… Спокойной ночи!..
Грозев вышел на улицу и направился к Марице. Лицо его пылало. Вместе с темнотой на город опускалась ночная прохлада.
На другом берегу Марицы бивачные костры то ярко вспыхивали, то угасали, и к душевному смятению, которое испытывал Грозев, прибавились неясные, тревожные мысли, не дававшие ему покоя все последние дни.