Пепельной скалоюСобор Парижской Богоматери.Я — у портала.Он — наверху.«Ужо тебе!»Давно мы спорим.Крылатый,Каменный,Уверенно-спокойный,Высунув языкИ щёки подперев,Он смотрит вдаль —К истокам и свершеньям.Рушит полог неба,Пылает над Парижем.Бормочет сонно Сена,Барки у причалов обтекая.У каменного корабля СобораИстория стремительно течёт.
3. «История! Податливый судья…»
История!Податливый судья.— Деталь отбрасываяПисьменно и устно —Расчётливо
итоги подводя,Готова оправдать любую гнусность.Деталь!Людская беззащитная беда— Насилия, предательства и пытки —Такие мелочиПроходят без следа.Чуть снисходительно:— Эксцессы и ошибки.О, горечь нестерпимая противоречий —Мятежный Каин,Смертный демиург,Дух творчества,СомненийИИсканий,Вновь обнажи свой нож,Чтоб порешить не Авеля,А ветхого Адама.Очисти путь грядущему.Спаси планету.А если всё сначала?Гибельно и ложно.Но где-то на предельной глубине— Не разума, а сердца —Невозможно!
4. «Комочек праха — трепетное сердце…»
Комочек праха — трепетное сердце,— Символ человечьей жизни —Из жалости,ЛюбвиТеплаИ доброты.Всегда готово к подвигуИ жертве,Всегда страдая,СострадаяИ горя,Живое человеческое сердце,Как ты униженоС великой мудростью твоею,Казалось бы,Столь верной и простой.Давно мы спорим.Он — смотрит на меняНасмешливо,С холодным превосходствомРазума,Над детской беззащитностьюСердца.Расщеплен атом!Космос покорён!ВпервыеЯблоко,Подброшенное человеком,На землюНе упало.Он — торжествует,— Символ разума и смерти.Он знает:Жизнь возможнаЛишь при гибнущем светиле.………………………………Новая ярчайшая звезда —Лишь взрыв распада —ЗавершенаСмертью.Он — презирает жизнь.Он — смотрит на меня,Наш гений века.Освобожденный гордо от всего —Поскольку «всё позволено»,И всё оправдано«Во имя»…Он — гнёт природу,Исправляет,Подстёгивает —На потребу.Он — хлопочетВ Академиях наукИ в Анатомиях убийствИ разрушений,………………….Pro patriaИли«Во имя гуманизма и всеобщего блага».Двадцатый, небывалый, умный век!Все страданья вынесем за скобкиИ по заслугам воздадим ему?Нет!
5. «Бараки. По проволоке — ток…»
Бараки.По проволоке — ток.На вышкахПулемёты,Фары,Бдительность,Собаки.А люди?Можно ли назватьЛюдьми…— В затылок!Под топор!А петлю!На мыло!Было!И для того, кто чист и человечен,Немыслимо, невыносимоЗабытьМайданек,Аушвиц,КолымуИ Хиросиму.Бей,Бей в набат,Простое человеческое сердце!Буди людей,Зови людейК восстаниюНа всей планете,От края и до края!Пусть будет без границ и вышекОбщий человечий дом!Ведь если мы тебя не свалим,Дьявол, с пьедестала,И властно не загоним В стойло,То,Рано или поздно,Дьявол-Мыслитель,Ты нам подпишешьСмертный приговор,Копытом или когтемКнопку нажимая…
пускай он молчит.Не хочу ни домой, ни спать.Безмерным волненьем всклокоченоСердце моё опять.Что же я буду делать,Подобный летящей тени?Ставлю мою несмелую,Нежность тихую на колени.Я боюсь взбаламутить муть,А твой голос опасен, как сталь,Когда ты читаешь про жуть,Про звёзды, любовь и печаль.В глубинах моих безотрадностьИ сам я — на пустыре шест.А ты прости мою жадность,Бесстыдную жадностьК твоей душе.1926.
35
Стихи посвящены Ирине Кнорринг, будущей жене поэта, а тогда ещё невесте. У неё тоже есть стихи этого периода, в которых отражена подобная же хроника любовных переживаний (Н.Чернова, «Поговорим о несказанном», Небесный дом, Алматы, 2006).
2. «Учёный муж на кафедре бубнил…»
Учёный муж на кафедре бубнил,Довольно скучно, о гражданском праве.Ни рук мы не жалели, ни чернил,И знаков препинания не ставя,Записывали лекцию в тетради.Вдруг написала,С правом не поладив:«Несмелой синевой цветёт февраль.Ты помнишь, завтраЕдем мы в Версаль!»И в этот памятный парижский вечерЯ посмотрел тебе в глаза,И тяжестью упала мне на плечиТень от ресниц твоих,Густых и длинных.ВслухЭтот трепет словом называтьКазалось мне совсем излишним.Ты медленно взяла мою тетрадьИ написала в ней четверостишье:«Отдать тебе все дни мои глухиеИ каждый взгляд, и нежный звонкий стих,И все воспоминанья о России,И все воспоминанья о других».
3. «Мы миновали все каналы…»
Мы миновали все каналы,Большой и Малый Трианон.Над нами солнце трепеталоИ озаряло небосклон.Мы отходили, уходилиПод сводом сросшихся аллей,Не слышали автомобилей,Не видели толпы людей.И там, в глуши, у статуй строгих,Под взглядом их незрячих глаз,Мы потеряли все дороги,Забыли год, и день, и час.Мы заблудились в старом парке —В тени аллей,В тени веков.И только счастье стало ярким,Когда рванулось из оков.27. V. 1927.
4. «Дождь был холодный. В осенний вечер…»
Дождь был холодный.В осенний вечерПромокло пальто твоё,Плащ мой промок.Каждый заранее таил эту встречу.Помню, бистро,Где согрел нас грог.Было мне радостно и тревожно,И всё же — не грусть, а почти печаль.Таким неверным и невозможнымВ тумане дождя Казался Версаль.А на пустынных бульварах горелиЗеленоватые фонари.Скользкие блики на мокрой панели.Только не помню —Мы говорили?
5. «Лежать, уставясь в лампу тупо…»
Лежать, уставясь в лампу тупо,Оглядываясь на часы.А в голове, как пестик в ступе,Как жало жалящей осы — «Уснуть!»Назойливо и неотступно.И злобствовать:Тупые свёрла,Сверлите воспалённый мозг!И разъедать больное горлоКолючим ядом папирос.Medon.
6. «В мансарде тихого парижского предместья…»
В мансарде тихого парижского предместья,Засоренной рисунками друзей,Где с музою застенчивою вместеОдолевала тяжесть многих дней,Где сомовский всегдашний Блок,Лицейский Пушкин и Ахматова,Где забиралась в уголокПоплакать нежная Эрато.Вот в этой комнате —Всё по-иному!Всё, давным-давноИ хорошо знакомо,Приобрело нежданно новый смысл.Мне отведённое я дерзостно превысил!Под страшной тяжестьюСутулю хмуро плечи.Взошло над днями трудными моими,Преображая жизнь,Вселенную и вечность,Твоё суровоеНеласковое имя.Medon, 1927.
