У взмыленных коней и у орудийМы верили, по-детски горячо.В чём, милый друг, уверена ты, в чём?— С тех пор, как одиночество нас судит.Ты чувствуешь, как нам предельно трудноЖить и писать в предельной пустоте.Уже и мы с тобою в жизни скуднойУставшие, не прежние, не те.И вот, не узнаваемой и новой,Сознаемся, становится для насСтрана, которую в недобрый часМы покидали — в утра час суровый.И только сердца безнадежный стукСвидетельствует об огромном горе.Вглядись, — почти у каждого во взореПечаль непоправимейших разлук!За
гордость? За упрямый вызов ей?Иль просто подошли года такие?Как трудно нам на совести своейНести невыносимую Россию.1934.
II. «Где и когда мы с тобою встретились?..»
Где и когда мы с тобою встретились?— Напряжённая бледность лиц.Нашу дружбу и верность отметилиУ окраин горящих станиц.Под неизбежной угрозой снарядаНе припадали к тёплой земле.К стремени стремя скакали рядом,Ночи и дни напролёт в седле.Помнишь, как пели сердца: «скорее!»Шпора спешила коня обжечь.На дымной и пыльной батарееВыла, захлёбываясь, картечь.Помнишь пароль наш короткий: «Россия»,Сухое и твёрдое: «Назад никогда!»Эти зловещие, глухонемыеНами разрушенные города.Дрогнувший голос — Ты веришь? — Верю!Крепкая, цепкая хватка рук.Кто возвратит нам нашу потерю,Незабываемый друг?1927.
III. «К лошадке потной липнут овода…»
К лошадке потной липнут овода.Струится жар над выгоревшей степью.И медным гудом стонут провода.Отрадно нам родное благолепье.Должно быть, так же Николай РостовКатил в упругом, ладном тарантасе.Хвостом хлестала лошадь оводов,И был мужик лицом вот так же красен…Спокойно дремлет спутник на сиденье.Буравит жаворонок синеву, —Нам снится сон о жизни — наявуУпорный гул орудий в отдаленье.А в утро свежее и росяноеСосед мой, мирно едущий со мной,Быть может, будет выведен из строяС простреленною пулей головой.Дремотой вялой взгляд его погашен,Качается безвольно голова.И вдруг — простые, нежные словаО доме и о синеглазой Глаше…1927.
IV. «Уже летит в степной рассвет…»
Ник. Радецкому
Уже летит в степной рассветМой голос: «Подтяни подпруги!»Суровой молодости други,Свидетели жестоких лет.Ведь нам до смерти будут сниться— В дыму — горящие станицы,И ржанье взмыленных коней,И жаркий грохот батарей…Труды дневные в стороне —Разваливаемся на бурке,Под звёздами и в тишинеБеседуем о Петербурге.И голосом совсем не тем,Уже не резким и не громким,Опять о «Розе и Кресте»,О кораблях, о «Незнакомке»…Земля невспаханных полейПод брюхом лошади упругим…Жестокой молодости други,Невольники высоких дней.1927.
V. «Тачанка катится. Ночлег уж недалёк…»
Н. Станюковичу
Тачанка катится. Ночлег уж недалёк.Подводчик веселей кнутом захлопал.Налево был недавно городок,Дремал в пыли и звался Перекопом.Направо море — свежей синью вздуто.Изрытый, в ржавой проволоке, вал.На стыке с морем огибаем крутоГлубокий ров. Взгляд на скелет упал —Полузасыпанный, не нужный никому,А жёлтый череп на дороге пыльной.Попридержи-ка! Череп я возьмуВ сентиментальное свидетельство о были.Здесь карабин в затылок разрядили.Присыпали землёй. Копать? Тут нужен лом!Сойдёт и так! Толково закурили —И некто смех взорвал забористым словцом.И череп бережно я прячу в свой мешок.И укоризненно копну волос колышетПодводчик.
За бугром сады и крыши.Блаженный час! Ночлег уж недалёк.1927.
VI. «О, романтические дали…»
Барону Анатолию Дистерло
О, романтические далиУже неповторимых дней.Мы в восемнадцать лет седлалиСтроптивых рыцарских коней.Мой друг! И ты был легкомыслен.По хуторам — сирень цвела.Не убирали со столаЛафит и кисловатый рислинг.Уверенно гремели пушкиПо Малороссии твоей.И чернобровые хохлушкиПоили наших лошадей.А то, забыв дневные бедыИ вытянувшись на рядне,Ведём, не помня о войне,Ночные долгие беседы.Теперь от этих трудных дней,И от того, что после было,От мёртвых и живых друзейОсвободиться мы не в силах.И я коплю, как алчный рыцарь,Богатство этих страшных лет.А нашей юности стыдитьсяУ нас с тобой причины нет.1927.
ПАМЯТИ ОТЦА
I. «Осёдланных коней подводят рядом…»
Осёдланных коней подводят рядом.Осмотришь тщательно и быстро всё.Коня огладишь — покосится взглядом.В галоп! И к батареям конь несёт.Ещё сентябрь ярок, и вдалиВся в золоте осенняя долина,И солнечные шапки георгинаНа белых хуторах не отцвели.Ещё плывёт дымок чужой шрапнели,Ещё шумит густой российский лес,И на твоей простреленной шинелиПростой эмалевый белеет крест.1934.
II. «Медленно падали жёлтые листья дубов…»
Медленно падали жёлтые листья дубов.Южная осень плыла синевою над нами.Кони хлестали хвостами больших оводовИ головами мотали, стуча мундштуками.Сзади тянулись орудья твоих батарей,Жирною пылью солдатские лица серели…Над непокорною, трудною жизнью твоейВечно подковы о камень дорожный звенели.С маленьким циркулем, в огненном страшном аду,С Цейсом у глаз и с «трёхверстной» зелёною картой…Что ты припомнил на койке больничной в бреду:Гул канонады, семью иль кадетскую парту?Вот облетают каштаны последней весны.С этой весною уходишь и ты без возврата.Горе изгнанья и подвиг высокий солдатаЗдесь на земле тебе были судьбою даны.1934.
III. «И страшный стук земли о крышку гроба…»
И страшный стук земли о крышку гроба,Рабочие, священник и друзья,И то, что мы переживали оба…Я знаю — этого забыть нельзя.На что теперь тебе моя забота,Мои цветы, отчаянье и стыд,И этот взрослый — тайный — плач навзрыд,Ночные ледяные капли пота.Осенний запах вянущих цветов.Всё кончено и всё непоправимо.Так раскрывает смерть неумолимоПоследний смысл простых и страшных слов.1934.
IV. «Так с тех пор до конца, до могилы…»
Моей матери
«Провожать тебя я выйду,Ты махнёшь рукой…»
М.Лермонтов
Так с тех пор до конца, до могилы,Этот воздух широких полей,Этот брошенный дом. — Брат мой милый,Оседлаем скорее коней!И над вздыбленными городами,И над горьким костром деревеньТолько брезжил, вставая над нами,Наш высокий, наш трудный день.Жить иначе нет веры, нет силы.Не щади себя, не жалей!Это ты мою жизнь осветилаКолыбельною песней твоей.Реял сумрак кровавый над нами,Безнадежно клоня на ущерб.Умирали за белое знамя.Умирали за молот и серп.