Синий дым

Софиев Юрий Борисович

ИВАН БУНИН

Мне хочется кратко рассказать не столько о писателе, сколько о Бунине-человеке, с которым мне пришлось встречаться, живя в Париже, на протяжении почти двух десятилетий в русской литературной среде и в домашней обстановке писателя.

В любой нашей библиотеке — общественной и частной — теперь можно найти произведения этого замечательного писателя и книги о нем. За последние годы в России вышло несколько исключительно интересных книг о Бунине (Бабореко, Волкова, Михайлова), но, пожалуй, самые замечательные страницы о Бунине написал Валентин Катаев в «Траве забвения». О Валентине Катаеве в бунинской семье вспоминали нередко. О «Вале

Катаеве» говорили с теплотой и признанием его литературных заслуг. Нужно сознаться, что о «литературных заслугах» Ивану Алексеевичу, видимо, всегда было трудненько говорить, достаточно вспомнить его воспоминания о современниках — Брюсове, Бальмонте, Блоке, Соллогубе, Волошине и др., не говоря уже о Горьком, чтобы заметить, с каким удовольствием Бунин макал перо в едкую неразведенную желчь. Уже в 1898 году начинается почти двадцатилетняя дружба Бунина с Горьким. Об этой тесной дружбе двух больших писателей в дореволюционный период знали решительно все мало-мальски соприкасавшиеся с литературными кругами. И когда вышли воспоминания Бунина о Горьком, многие из нас с изумлением прочитали, что сам Бунин называет эту дружбу «странной», «потому что чуть ли не два десятилетия считались мы с ним большими друзьями — пишет Бунин, — а в действительности ими не были», и более того, в 1917 году «вдруг (он) оказался для меня врагом долго вызывавшим во мне ужас, негодование».

Незадолго до смерти Горького Академия Наук выпустила книгу: «Материалы и исследования», посвященную Горькому. Одно из писем Бунина «от 1910 г.» к Горькому очень трудно сочетать с заявлением о «странной» дружбе. «…Жизнь своенравна, изменчива, — пишет Бунин, — но есть в человеческих отношениях минуты, которые не забываются, существуют сами по себе и после всяческих перемен. Мы в отношениях с Вами чувствовали эти минуты — то настоящее, чем люди живы и что дает незабываемую радость. Обнимаю Вас всех и целую крепко поцелуем верности, дружбы и благодарности, которые всегда останутся во мне, и очень прошу верить правде этих плохо сказанных слов».

Что же? Может быть, в разрешение этого «несоответствия» бунинское завещание: «Все мои письма ко мне, ко всем, кому я писал во всю мою жизнь, не печатать, не издавать… Я писал письма почти всегда дурно, небрежно, наспех и не всегда в соответствии с тем, что я чувствовал в силу разных обстоятельств».

Нужно много мужества и прямоты, чтобы написать такое о себе, и все же, думается, не обошлось здесь без беспощаднейшей бунинской «непримиримости», даже, может быть, не в убеждениях, а в жестокой силе человеческих страстей.

«Разные обстоятельства» не помешали Горькому — который с начала знакомства очень ценил могучий талант Бунина: «Вы для меня первейший мастер в литературе русской» — и после разрыва не раз советовать молодым советским писателям учиться блестящему стилистическому мастерству и великолепному русскому языку у Бунина.

В начале эмиграции, может быть, в течение первого десятилетия до начала 30-х годов, многие «старики», «маститые» писатели, в том числе и Иван Алексеевич, не особенно милостиво и внимательно относились к так называемому «молодому поколению» литераторов, которые по возрасту начали свою литературную деятельность по преимуществу за рубежом. Этому поколению пришлось употребить много усилий, упорства и настойчивости для своего самоутверждения в эмигрантской литературной среде. Были созданы с этой целью «молодежные» литературные организации: «Союз молодых русских поэтов и писателей», позднее «Кочевье», «Перекресток». Помимо устройства литературных вечеров и особых вечеров чтения и критического разбора стихов, одной из главных целей этих организаций было издание коллективных, а впоследствии — индивидуальных сборников стихов, чтобы дать возможность критикам заговорить о нас.

Я довольно близко стоял к литературно-организационным и издательским делам, так как в течение четырех лет имел честь быть выборным председателем «Союза молодых поэтов и писателей». За период с 1929 по 1932 годы нам удалось выпустить четыре коллективных сборника стихов членов «Союза», и критика о нас заговорила. Справедливость требует отметить, что в этом деле нам очень помогло весьма доброжелательное отношение литераторов, принадлежащих к так называемому «среднему поколению» — Георгия Адамовича, Николая

Оцупа, Г. Иванова, Ирины Одоевцевой. Это были бывшие акмеисты, члены петроградского «Цеха поэтов», затем Владислава Ходасевича и, наконец, Марины Цветаевой.

Георгий Адамович, замечательный поэт, был официальным критиком парижской газеты «Последние Новости». Ту же роль критика выполнял сначала в «Днях», а потом в газете «Возрождение» тоже замечательный поэт Владислав Ходасевич, а страницах враждующих газет скрещивали копья и критики, но оба внимательно и по-своему благожелательно отмечали в печати всякое проявление и рост «молодых».

В эти годы в «Возрождении» печатались под общим заголовком «Записная книжка» критические статьи И. Бунина. Думается, «Записные книжки» славы большому писателю не прибавили. Слишком в них много раздражения, желчи, нехорошего высокомерия. Ивана Алексеевича очень раздражали не только «какие-то Артемы Веселые, Пастернаки, Бабели…» («Возрождение», 1926 г.), но и парижские «молодые» поэты.

Помнится, парижский студенческий литературный журнал напечатал стихи группы молодых парижских поэтов, в том числе и Ант. Ладинского. В «Записной книжке» Иван Алексеевич разделал в пух и прах всех и каждого за бескультурье, за плохой русский язык и прочие грехи. Попало и Ладинскому, причем в обыкновенной, высокомерно-пренебрежительной своей манере Бунин писал: «Какой-то Ладинский…» Самолюбивый Антонин очень обиделся и рассердился на Бунина. Быть «каким-то неизвестным» Ладинским для Бунина он не мог. Они были не только знакомы, но и постоянно встречались на литературных вечерах «Зеленой Лампы», а по воскресеньям и за чайным столом у Мережковских, где собирались многие литераторы решительно всех возрастов. При первой же встрече Антоним свои справедливые обиды Бунину высказал и, рассказывая об этом, прибавлял: «И знаете, Бунин извинился».

Казалось бы, литературная судьба И.А. Бунина с самого начала складывалась блестяще. Вот что сам он пишет о своем начале: «В 1895 году в журнале «Новое Слово» я напечатал рассказ «На край света» — о переселенцах. Рассказ этот критики так единодушно расхвалили, что прочие журналы стали приглашать меня сотрудничать».

В 1896 году вышла первая книга его рассказов, а в 1899 году первый сборник стихов, так как Иван Бунин был не только прозаиком, но и первоклассным поэтом, обе книги весьма благосклонно приняла критика. Забегая вперед, упомяну — весной, как обычно уезжая из Парижа на юг Франции, к себе в Грасс, Бунин, прощаясь, не раз говорил: «До зимы! Буду много работать и прежде всего напишу много стихов». Мы, тогдашние молодые поэты, гораздо больше ценили в Бунине превосходного прозаика, чем стихотворца. Однажды Алексей Эйснер, мой друг, очень одаренный поэт, в то же время писавший критические заметки в прессе «Союза за возвращение на Родину» (потом Эйснер жил в Москве. — И.С.), весьма непочтительно высмеял Бунина, приведя строчку из бунинского стихотворения:

«В кустарниках, трещат коровы…»

С наивным удивлением Эйснер признался — до Бунина думал, что коровы только мычат. И все-таки, бродя по сухому кустарнику, коровы именно трещали, ломая его своей тушей.

Мне нередко приходилось слышать от Веры Николаевны (жены Бунина) произносимые как бы с невольным упреком или с желанием убедить слова: «Какие замечательные стихи писал и пишет Иван Алексеевич!» Между прочим, сам Бунин, казалось, считал себя в первую очередь именно поэтом.

Российская Академия наук не раз присуждала Бунину самую почетную — «пушкинскую» — премию и награждала его золотыми медалями. В 1909 году писатель был избран почетным академиком в области изящных искусств Академии Наук.

И вот в известный момент наступает катастрофический перелом не только в литературной, но и в особенности в жизненной судьбе писателя. Это судьба в конечном счете волей-неволей или по вине самого Бунина становится невероятно сложной, трудной трагичной и противоречивой. Как и многие творческие верхи русской интеллигенции — писатели, художники, артисты, композиторы и ученые — Бунин не смог ни понять, ни принять социальную революцию в России. Даже и часть радикальной интеллигенции, ведшей революционную борьбу с самодержавием, оказалась слишком прочно связанной с социальным укладом старой России и, в конечном счете, Октябрьской революцией была отброшена в лагерь эмиграции.