Синий город на Садовой (сборник)
Шрифт:
Ксения, хотя и кончила филологический факультет, была мастерица швейного дела. Недаром работала не в школе, а в ателье "Светлана". Трусы соорудила фирменные – с клапанами, с белым галуном по кромкам и швам, с двумя задними карманами и тройной резинкой в поясе. У кооператоров такие стоят не меньше чем четвертак, особенно если еще с иностранной нашлепкой на кармане. Такие нашивки Ксения тоже обещала найти и пришить.
Степкина идея перекрасить майки сперва не вдохновила Федю. Лень было возиться. Но Степка настаивал:
– Смотри, как будет здорово, все под цвет. У ме-ня и сандалии красные, а у тебя кроссовки
– Ну, давай. Пока дома никого нет…
Инструкция, напечатанная на пакетике, была проста. Соорудили в эмалированном тазу раствор, нагрели на газовой плите, прокипятили там две майки с короткими рукавами. Перед покраской Федя навязал на них много тугих узелков. И на месте каждого узелка оказалось светлое пятнышко с разводами вокруг. Похоже на хризантемы.
– Ну? – с удовольствием сказал Федя. Приятно сознавать, что ты освоил в жизни еще одно полезное дело.
– Фирма, – солидно согласился Степка.
Майки были прополосканы и сушились над плитой, когда явилась с рынка Ксения. Пожелала узнать – "что! это! такое?!".
– Эксперимент, – объяснил Степка. Получил по шее пучком зеленого лука и укрылся за дядюшкой.
– Психи, честное слово! – запричитала Ксения. – У Степана единственная белая майка была для спортивных занятий в садике! Ребенка без нее на порог не пустят!
– Пустят ребенка… Ты лучше погляди, как получилось! И всего за час! А в мастерской бы месяц проволынили. Помнишь, ты свое платье туда сдавала?
Ксения обрела педагогическое спокойствие. Спросила, знают ли они книгу "Детство" писателя Максима Горького?
Федя сказал, что проходили в прошлом году. Степка вспомнил, что видел кино.
– В таком случае вам известно, как дед Каширин учил внука, который без спроса выкрасил скатерть…
– Степан, – произнес Федя. – На происки реакционных сил мы ответим чем?
– Чем?
– За… – подсказал Федя.
– Запремся в ванной?
– Дурень. За-бас-товкой!
– Это как? – с беспокойством поинтересовалась Ксения.
– Это – просто. Степка не будет чистить зубы и умываться, превратится в отброс общества. Я не буду водить его в детский сад, тебе придется опаздывать на работу, и тебя прогонят. Швейная промышленность не сможет выбраться из кризиса, и страна попадет в зависимость от иностранного капитала, потому что без штанов и бюстгальтеров население долго не протянет…
Ксения запустила в дорогого братца все тем же пучком лука. Федя уволок Степку за дверь. Сказал оттуда:
– Женская агрессивность – еще один признак общественного кризиса.
– Шиш вы у меня получите, а не обещанные нашивки… Можете нарисовать этот шиш на тряпочке и пришить себе…
– Ну Ксе-еня-а!..
…Конечно, потом она отыскала и пришила им на карманы фирменные ярлыки. Степке – австралийский, серебристый, с черным кенгуру. Феде – немецкий, с готическими буквами-загогулинами и рыцарским щитом, на котором растопыривал крылья желто-черный орел. Дядюшка и племянник заправили в трусы крашеные майки, покрутились друг перед другом, и Федя заметил:
– Мы теперь на уровне мировых стандартов. Как юные жители Флориды.
– Это где?
– Это в Соединенных Штатах. Там всегда тепло.
– Как в Анапе? – со знанием дела уточнил Степка, побывавший
– Еще теплее. Там почти постоянное лето.
– Постоянное – это плохо. От жары замучаешься…
Федя не согласился. Лето он любил, несмотря ни на какую жару, и всегда страдал, что оно короткое… Впрочем, сейчас он был доволен. Потому что лето лишь началось, майка выкрасилась прекрасно, а орел на кармане выглядел весьма престижно.
…Таким образом, Федя был не совсем точен, когда сообщил девочке, что равнодушен к моде. Хотя сказал он это вполне искренне. Недавний интерес его к "тряпичным" делам угас, и даже порванная майка почти не огорчила. Но, вспомнив, как ее красили, вспомнил он и про Степку, и про то, что пора забирать его из детсада.
– Спасибо. Поеду я… Дела семейные… – И опять прыгнул через рейковый заборчик.
Дела семейные
В словах Феди Кроева, что он перестраховщик, было много правды. Что поделаешь, раз такая жизнь. Если не быть предусмотрительным, обязательно случится что-нибудь плохое… Впрочем, боялся Федя не за себя, а за родителей, за Ксению, а больше всего за Степку – самого беззащитного. Федя даже подозревал, что у Степки на роду написаны всякие несчастья, поэтому приходилось держаться настороже.
Первое Степкино горе случилось, когда тот еще не родился. Погиб отец.
Ксения "выскочила" замуж восемнадцати лет, "по-современному", никого не спросившись. Конечно, родители поохали, поахали, да что поделаешь, коли такая любовь. Да и муж Миша оказался славный. Ксенин однокурсник. Зажили мирно и весело, в отдельной комнате. Благо, что к тому времени семейство инженера Кроева получило наконец трехкомнатную квартиру в кооперативе. Только вскоре в институте вышел скандал. Миша оказался в какой-то студенческой группе, которая устраивала митинги и выпускала газету против начальства. Начальство это вкатило Мише три "неуда" на весенней сессии и отчислило любителя митингов за неуспеваемость. Шум был большой. Миша и его друзья доказывали, что "неуды" липовые, писали даже в "Комсомольскую правду". Приезжал журналист, вмешивались депутаты, но дело затянулось до осени, а там принесли повестку – и поехал Михаил Горецкий служить в Казахстан. Оставил молодую жену рожать ребенка, а друзей – отстаивать правду до конца. С полгода приходили нормальные письма: все, мол, в порядке, отслужу, восстановлюсь в институте, заживем лучше прежнего. А потом пришло сообщение, что рядовой Горецкий покончил с собой…
Вот тогда-то шестилетний Федя впервые ощутил, как свинцово, безнадежно придавливает семью горе.
В часть поехали отец и Мишина мама, Ксене было нельзя: скоро в роддом. Мишу привезли в длинном запаянном ящике из листового металла. Но еще там, в гарнизоне, отец настоял, чтобы ящик вскрыли. Он умел добиваться своего, инженер Виктор Григорьевич Кроев. И когда увидел избитое, в рубцах и ранах, тело, ясно стало: не было самоубийства. Просто не научился Михаил Горецкий гнуться ни перед кем, в том числе и перед толстомордыми, привыкшими к безнаказанности армейскими "дедами". Себя не давал в обиду, а потом заступился за щуплого, затюканного новобранца. И ночью толпа соблюдавших свой закон "дембилей" избила Мишу так, что он умер от сотрясения мозга.