Синий город на Садовой (сборник)
Шрифт:
…Имя у церкви было Спасская. Построили ее в конце восемнадцатого века на деньги, что пожертвовал местный житель, купец Артамон Гвоздев. Он дал обет поставить на берегу Ковжи храм во имя Всемилостивейшего Спаса в благодарность за избавление своего маленького сына от тяжелой болезни. Говорят, отдал на это дело половину состояния. Чтобы расписать внутри стены и свод, приглашал художников из столицы (и был среди них даже итальянец).
Сложили церковь из крупного кирпича. Недавно стены отскребли, отмыли как могли. Хотели даже почистить их пескоструйной машиной, да опомнились: песок содрал бы с кирпичей внешний гладкий слой, и они сделались бы пористыми, рыхлыми.
Колокольню возвели по старым
Двое суток назад, после сильной ночной грозы, испортилась погода. С утра до вечера сыпал холодный дождь. Сперва все дышали с облегчением: измаялись от жары. Но вскоре забеспокоились: а что, если ненастье надолго? Вчера к середине дня прояснило. Ночью, однако, опять моросило, а сегодня было хотя и солнечно, а все еще зябко. Федя, прислонившись к фундаменту изгороди, ощущал сквозь джинсовую куртку прохладу кирпичей. Борис – тот из принципа не признавал больше плохой погоды: начало июля, какой может быть холод! И теперь грел у костра свои "восьмигранные" коленки и голые руки.
Оля на штабеле досок укрылась брезентовой курткой Славы – перезаряжала кассету, в которой заело пленку. Из-под брезента торчали только ноги в вельветовых штанинах.
Ноги требовательно задергались. Борис тут же подскочил. Слава и Федя тоже подошли. Из-под куртки послышалось:
– Выпустите меня, я запуталась…
Олю распаковали. В это время появился Дымитрий:
– Слышь, я в контору наведаюсь насчет красок. Если материал привезут, подпиши накладную за меня… – Он затянулся самокруткой, закашлялся. И когда отошел, Оля сердито сказала:
– Ему нельзя столько курить. Он же губит себя…
– Пойди объясни ему, – хмуро отозвался Слава. – Человеку и так тошно… Жена ушла, забрала пацана и не пускает отца повидаться с сыном. Такая стерва… Мужик только и спасается табаком и работой. Мы уж сколько говорили: ты, бригадир, кончай надрываться, а он знай новую козью ногу крутит…
– Разве он бригадир? – удивилась Оля. – Я думала, что дядя Женя…
И Славу, и других рабочих ребята звали по имени, только Евгения – дядя Женя, хотя и был он не старше остальных. Просто чувствовали в нем главного.
– Дядя Женя? – засмеялся Слава. – Дядя Женя, он начальство другого рода. Разве вы не знали?
– Нет. – Оля почему-то смутилась. – А кто он?
– Он – отец Евгений. Настоятель, значит, этого храма.
– Ну-у… – не поверил Борис.
А Федя сказал стесненно:
– Священники, они ведь в рясах всегда. А он… вместе со всеми носилки таскает…
– О церкви печется, вот и таскает. Он, можно сказать, весь ремонт на своих плечах вытянул. Сегодня вот тоже – с письмом от митрополита в исполком поехал. Выбивает разрешение, чтобы музей отдал иконостас, который из церкви. Он весь такой золоченый, резной, красотища. Здешний мастер Коробицын его делал. Двести лет работе…
Оля виновато объяснила:
– Мы и не думали… Вы его просто "Женя" да "Женя"…
– Для меня он Женя и есть. С детсадовских времен. В одном дворе до самой армии жили. Он по старой дружбе и на работу эту меня сагитировал…
Федя поколебался и спросил тихо:
– А почему он в священники пошел? С детства хотел?
– Нет, что ты. Это уже после Афгана… Поступал он в литературный институт, не получилось, взяли в армию… Мне вот повезло, на Северном флоте служил, а Женьку – на юг, в пекло. Ну и насмотрелся
Все вопросительно молчали. Если сказано о песне, надо бы ее услышать. Слава еще раз шуранул угли, попросил:
– Вы меня только не выдавайте ему. А то скажет опять: разболтался по вожатской привычке… Борь, принеси из подсобки гитару, она в углу, за ящиком с красками…
Борька умчался и тут же прибежал с потертой шестистрункой. Слава взял гитару, тренькнул разок по струнам и запел сразу, без всякого вступления. Глуховато, слегка печально и вроде бы чуть насмешливо, под неторопливую мелодию:
Были тайны тогда неоткрытыми, Мир земной был широк, неисхожен, Мастерили фрегат из корыта мы С парусами из ветхой рогожи, Мы строгали из дерева кортики, Гнули луки тугие из веток — Капитаны в ковбойках и шортиках, Открыватели белого света. Белый снег был суров и опасен, Он грозил нам различными бедами. Караулил нас двоечник Вася И лупил – а за что, мы не ведали. Мир являл свой неласковый норов, И едва выходили из двери мы - Жгла крапива у старых заборов, Жгли предательством те, кому верили… Мы, бывало, сдавались и плакали, Иногда спотыкались и падали. Но потом, сплюнув кровь, подымались мы, Ощетинясь сосновыми шпагами. Жизнь бывала порою как мачеха И немало нам крови испортила. И тогда вспоминал я, как мальчиком Помнил честь деревянного кортика…Слава оборвал песню, оглядел ребят. Они молчали и ждали. Казалось, что еще не конец. Слава совсем по-детски шмыгнул носом и признался:
– Там есть еще два куплета. Можно сказать, мне посвященные. Женя эту песню-то мне на день рождения подарил. Как говорится, на память о невозвратном детстве… В котором я, кстати, совсем на себя нынешнего был не похож. Это сейчас я такой широкий и волосатый, а тогда был… ну, вроде вашего Нилки…
– Вы уж допойте, – тихонько попросила Оля.
– Да уж допою… – И Слава запел уже несколько иначе, побыстрее и резче:
…А когда было вовсе несладко
И казалось, что выхода нет,
Будто в детстве, спасал меня Славка
Девяти с половиною лет.
…Вот он мчится, как витязь из сказки,
В тополиной июньской пурге.
И как рыцарский орден Подвязки —
Пыльный бинт на побитой ноге…
Слава прижал струны. Все опять молчали. А что делать, не аплодировать же. Песня хорошая, но тревожная какая-то. А тут еще услышали про бинт и, конечно, разом вспомнили: где же Нилка-то? Переглянулись.