Синий город на Садовой (сборник)
Шрифт:
– Если она вздумает замуж за него… вы меня не отдавайте…
– Не бойся, Степка, до этого не дойдет…
– Кто их знает…
– Степ, а ты крепко его ремнем огрел?
– Ага. Два раза… Он теперь меня в суд потащит, да?
– Что он, совсем дурак, что ли?.. Да ты еще и маленький, для суда не годишься.
Степка недовольно примолк. Не любил быть маленьким.
– Не беда, что маленький, – поспешно сказал Федя. – Зато герой. Как ты здорово сегодня… пленку спас, и вообще.
Степка съежился и молчал.
– Я тебе значок подарю, – пообещал Федя. – Тот, "табуретовский".
– Правда? – тихонько обрадовался Степка. – Завтра, да?
– Хоть сейчас.
– Завтра… Сейчас все равно спать пора. – Степка высвободил плечо, улегся у стенки. Федя тоже лег.
Степка посапывал. Федя решил, что он засыпает. Тоже намаялся за день, бедняга… Но Степка вдруг сказал шепотом:
– Нет… не надо мне значок…
– Почему, Степ?
– Так… Я еще днем признаться хотел, да ты спал.
– В чем признаться-то? – встревожился Федя.
Все так же, носом в стену, Степка проговорил сбивчиво:
– Потому что я не из-за геройства… пленку спас. Наоборот… потому что трус… – Он всхлипнул.
– Степ, да ты что выдумал!
– Не выдумал… Думаешь, я почему побежал? Со страху. Перепугался, что меня тоже заберут… И когда мальчишки погнались, я это… от ужаса так на педали надавил… А про пленку даже не помнил нисколечко…
– Но ведь камеру-то не бросил…
– Я ее… наверно, случайно не бросил. Зато тебя бросил. Надо было заступаться, а я сбежал…
– Глупый… – дохнул ему в затылок Федя. – Ты же все правильно сделал. Пленка – это было главное… Если бы ты остался, все погубил бы… Я тебе точно говорю.
Степка ответил горько и рассудительно:
– Может, и точно. Только я ведь такой точности не понимал. Просто удрал, как заяц…
Федя утешил его, как сумел:
– Это тебе сейчас кажется, что ты боялся. Тогда ты очень даже смело действовал, а сейчас забыл. Так у многих бывает, даже у самых храбрых… И вообще, главное – не храбрость, а результат. Храбрыми и дураки бывают, и мерзавцы. Надо ведь еще знать, за что воюешь… Это мы однажды у костра сидели и про Афганистан, и вообще про войну заговорили, и отец Евгений подошел. Вот такое и сказал про храбрость… У него, кстати, орден Красной Звезды есть, Слава говорил…
Степка тихо и ровно дышал. Но явно не спал.
– Вот Миша, папа твой, он уж точно храбрый был, – сказал Федя. – По-честному. За тех, кто слабее, заступался… Он бы тебе сказал, что ты молодец.
– Не знаю… – прошептал Степка.
– Честное слово… А то, что ты испугался маленько, так это с любыми смельчаками случается… Настоящий трус, он разве решился бы признаться в этом?.. В общем, значок возьми обязательно.
– Ладно… – вздохнул Степка. И, кажется, сразу заснул.
– Вот такие дела, – сказал ребятам Федя. Грустно и виновато. Это было уже на следующий день, когда "Табурет" собрался у Оли. – Конечно, отец теперь не будет писать никакое заявление. Он хоть и поругался с Ксенией, а во вред ей делать не станет. Родной-то дочери…
– А родного сына можно, значит, отдавать на съедение? – непримиримо сказала Оля.
– Да
– С'ситуация, – шепотом высказался Нилка.
– А сегодня утром Ксения говорит, – вспомнил Федя. – Ты, говорит, крест носишь, значит, должен прощать людям обиды по-христиански. Даже своим врагам…
– Может, и правда, – тихо сказал Борис. – Может, ну его на фиг, этого Щагова? Увязнем в этом деле и сами остервенеем, как он…
– Да?! – возмутился Федя. – А Щагов пускай и дальше живет и ухмыляется?.. Глядишь, и на Ксении женится…
– Степка не позволит, – резонно вставил Борис. – Он упрямее, чем ты…
– Я тоже упрямый!
– Ты, дядя Федор, не упрямый, а мягкий. В тебе пока еще обида сидит, а потом успокоишься и махнешь рукой на этого Валеру.
– Я не имею права, – насупленно возразил Федя. – Я за себя могу простить. А тот… Южаков? Может, пойдем объясним ему, что он должен левую щеку подставлять, когда Ия его лупит по правой?
– Ие все равно отольется, что положено, – пообещал Борис. – Папа сказал, что он это дело еще через Детский фонд раскрутит. Справедливость все равно должна быть…
– Никакой ее нет, справедливости, – грустно заметила Оля. – Если бы твой папа не был депутатом, сейчас бы Федю уже затаскали бы по всяким комиссиям, спецшколой грозили бы. Да и весь наш "Табурет" объявили бы подпольной организацией. "Чем вы там занимаетесь в вашем гараже? Наркоманы небось!.."
– С'сожрали бы живьем, – подтвердил Нилка.
– Хорошо, что и мой отец с пониманием, – напомнил Федя. – Другой бы сразу за ремень… – И смутился: не надо бы про отцов при Ольге-то. И сердито сменил тему: – Ксения еще и такое выдала сегодня: ты, говорит, как Павлик Морозов! Родную сестру готов предать, как он отца предал… – Тьфу ты, опять про отца!
– Да он и не отец ему был вовсе, а мучитель! – вдруг взвилась Оля. – Я бы таких отцов своими руками… Он же бросил семью, на другой женился, а мать Павлика избивал! Такого любить надо, да?.. Теперь он чуть ли не герой, а сын – предатель! А то, что зарезали мальчишку, да еще с маленьким братом, никто даже не помнит! А за что? За то, что взрослым поверил, которые про революцию кричали! Он виноват разве, что вся эта коллективизация оказалась вредной?.. Я зимой на классном часе знаете как за Павлика Морозова со всеми разругалась! Маму вызывали: "У вашей дочери устаревшие взгляды…"
– Новый взгляд – это теперь царскую семью жалеть, – сочувственно глядя на Олю, заговорил Борис. – Особенно младшего. Алексея… А по-моему, что Павлик Морозов, что Алеша Романов – они одинаково пострадали. По одной причине. Взрослые рвутся друг из друга кровь пускать, а ребята между двух огней… Как сейчас на Кавказе. И виноватых вроде бы нет…
Нилка сидел на чурбаке у двери. Дергал ремешок сандалии. И, не подняв головы, сказал:
– Жалко, что у нас пленка не цветная, а то бы с'сняли… В Детском парке кто-то надпись на памятнике Павлику замазал красной краской. Ее оттерли, а в буквах все равно красное. Запеклось…