Синий город на Садовой (сборник)
Шрифт:
– Ты что, юноша? С антресолей упал?
– Фрау… Венера Платоновна объявила сейчас: Дмитрий Анатольевич сказал, что Кроев летом стащил у него пленку! На которой фильм…
– А-а… – Физик ухмыльнулся. На миг его глаза неловко скользнули в сторону. – Это утром, когда наша педагогическая общественность базарила про передачу. Я сказал не "стащил", а "утащил". В смысле "унес". Что-то такое ведь было, да?
– Вы же сами мне отдали, списанную!
– Ну, отдал так отдал. По правде говоря, я не помню, такая круговерть в те
– У вас-то претензий нет! А Венера…
Физик нагнулся, сказал вполголоса:
– Ну, дура же она. Это сугубо между нами…
– Вот вы так и скажите тогда! В учительской!
– Ты обалдел?
– Да не про то, что она… это… А что я пленку не брал! И чтобы все знали! А то "стащил" или "утащил"…
Дмитрий Анатольевич сузил глаза:
– Не понял. Ты что, ультиматум мне ставишь?
– Не ультиматум, а… вы тоже должны думать, когда говорите.
– А ты не должен думать, когда говоришь с учителем?
– А если учитель… можно плевать на ученика?
– Кроев! Я, конечно, добрый дядя, но…
– Я вижу, какой вы добрый… – опять сквозь царапанье слез выговорил Федя. – Наговорили на человека, а теперь… святая невинность, да?
– Дать тебе по-свойски по шее или на педсовет?
– Один уже давал… дембиль такой. Потом не обрадовался. – Федя глядел в позеленевшие, как у кошки, глаза Дим-Толя. Тот сдержался.
– Отлично. Тогда побеседуем на педсовете.
– Есть еще школьный совет! Там и побеседуем! – Федя повернулся и пошел прочь.
Он спустился на первый этаж. Вспомнил, что уже пятый урок и что, возможно, Степка сидит в раздевалке, ждет.
Степка и в самом деле был там – в окружении еще нескольких второклассников. Играли в бумажные автомобильчики. Увидел Федю, подскочил:
– Идем домой, да?
– Нет, сегодня топай один… Дай мне листок и ручку.
Устроившись у подоконника, Федя крупными буквами начертал на вырванном тетрадном листке:
"В школьный совет. От ученика 8 "А" класса Кроева Федора. Требую разбора с учителем физики Д.А. Жуховцевым. Он сказал в учительской, что я летом, во время практики, украл у него кинопленку. Если украл, пусть докажет и пусть меня отправляют в колонию. Если этого не было, пусть при всех извинится за оскорбление. Ф. Кроев".
Свернутый вчетверо листок он бросил в ящик на втором этаже. На ящике была надпись: "Для жалоб, заявлений и предложений в школьный совет. Рассматриваются ежедневно". Да, не то что в прежние времена. Как говорится, демократия…
После урока Федя изложил историю Борису.
– Ай да Дим-Толь, – вздохнул Борис. – Вот они какие – "свои парни".
– Я ему всегда верил. Думал, правда он за ребят горой, – сказал Федя. И вспомнил: – А теперь как в песне: "Жгли предательством те,
– Ты только не перегорай, – попросил Борис.
– Больно надо! На совете я все равно докажу…
– Я тоже приду. Обязаны пустить, мы ведь вместе на эту пленку снимали!
Из школы пошли не домой, а к Оле. Борька сказал, что у нее сегодня четыре урока и она, наверно, уже дома.
– Надо же, наконец, договориться, как стыковать юго-западный лист со всей картой. Там такая каша…
– Каша… – рассеянно отозвался Федя.
– А еще… Слышь, Федь, что-то царапает меня. Почему Нилка вчера какой-то кислый был? Обратил внимание?
– Нет… не обратил. Ну, он, наверно, тоже сейчас прибежит! Узнаем…
Оля и правда оказалась дома. И сказала, что Нилка уже заходил.
– Совсем недавно. И опять ушел… Ох, он зареванный такой. Говорит, родители опять в Штаты засобирались.
Еще не легче! Сразу почти забылся скандал с Дим-Толем.
– А может, снова передумают? – беспомощно понадеялся Федя. И понимал: нет, не передумают.
Пока сидели, горевали, рассуждали про свалившуюся беду, опять появился Нилка. Насупленный и будто виноватый.
– Что, правда? – тихо опросил Борис.
– Это все мама… Говорит: "Вы с ума с'сошли! Все бумаги оформлены, это единственный с'случай в жизни…"
– А… папа? – осторожно спросила Оля.
– А он… он маму жалеет. И еще тут, как назло, музей с'согласился взять в свои фонды прадедушкину коллекцию. Мама говорит: "Теперь тебя даже эти с'стекляшки не держат…" Но папа все равно не хочет. А она: "Почему мы должны маяться в этой нищей и бестолковой с'стране?.."
"Потому что наша", – подумал Федя. Но промолчал. Нилке-то какой прок от этих слов.
Борис грустно заметил:
– А тебя, значит, и не спрашивают.
– Меня как раз спрашивают: "С кем ты будешь, если разъедемся?.."
"Знакомо", – подумал Федя.
Нилка сидел у стола. Он лег на стол головой и тихонько заплакал. Открыто так, не стесняясь. Его успокоили, как могли. И разошлись. Ох и тошно было…
На утро в школе Флора Вениаминовна сказала Феде:
– Зачем уж так сразу – на школьный совет? Завтра будет классный час, давай на нем и разберемся. Пригласим Дмитрия Анатольевича, Ольга Афанасьевна тоже собиралась зайти.
Федя пожал плечами. Теперь ему было почти все равно. Сверлило одно: "Нилка… Нилка… Неужели уедет?"
К концу уроков разболелась голова. Борис проводил его домой, а сам отправился к Оле. Оттуда они позвонили уже под вечер. Сказали, что Нилка сегодня не приходил, а к нему идти боязно: родители там небось выясняют отношения…
– Дядя Федор, а ты-то как?
Федя был так себе. Голова болеть не перестала, температура – тридцать семь и пять. Если бы не классный час, можно было бы завтра с полным правом не пойти в школу. Но ведь решат, чего доброго, что Кроев струсил.