Синий шихан
Шрифт:
Василий уловил на лице Маринки какую-то растерянность. Пытливо посматривая на нее, спросил:
– Не тебя ли, красавица, сватали?
– Может, и меня, – резко ответила Маринка и отвернулась.
– Небось просватали?
Маринка, возбужденно блеснув глазами, отрицательно покачала головой.
– А два пуда золота?
– Мой тятька знает, что дочь его не овца, и не продаст, коли сама не захочу. А от золота у нас беда одна. Как только открыли его на Урале, пьянство несусветное пошло, драки, до смерти убивают.
И тут же рассказала Маринка о страшной судьбе Микешкиных
– А на Домбаровскую целым табором заграничные купцы прикатили. На рысаках разъезжают. Много земли хотят закупить, чтобы золото откапывать да к себе за море увозить.
Но этот худой, большеголовый, с серыми глазами незнакомец знал об этих купцах гораздо больше, чем она. Бежав с каторги, Василий работал в Сибири на приисках, принадлежавших английской компании. Он видел, как обширные русские земли отдавались царским правительством русским и иностранным капиталистам вместе с лесами и дешевой рабочей силой, как разоренные крестьяне тысячами умирали от голода и болезней.
В Орскую степь, на недавно открытые золотые прииски, по заданию большевистской партии для пропагандистской работы среди рабочих и пробирался бывший политкаторжанин Василий Кондрашов. В дороге он заболел.
– Значит, много народу туда идет? – переспросил Василий.
– Много. И бродяжек всяких полно. Толпами идут. Оборванные. Страсть глядеть.
Покосившись на Василия, Маринка смущенно умолкла. Ее новый знакомый и походил и не походил на «бродяжку»…
Кондрашов понял мысли девушки. Осматривая свои рваные сапоги, спросил:
– Меня тоже принимаешь за бродягу?
Маринка опустила темные глаза. Левой рукой сломала ветку. Над ее головой вздрогнули широкие, маслянисто блестевшие листья молодого осокоря. За него был привязан конь. Помахивая головой, он срывал сочные листья и, пытаясь выбросить удила, скалил зубы.
– Никогда я, дочка, бродягой не был, – заговорил Василий твердым голосом. – Ты уж меня не пытай пока, дочка… Потом я тебе, так и быть, все расскажу.
Из-за Уральских гор набежали темные тучки, за которые пряталось солнце.
– Мы увезем тебя, дядя Василий, к себе в станицу, – торопливо проговорила Маринка после глубокого раздумья.
– А кто это мы? – пытливо спросил Василий.
– Мы с Микешкой. Он тут близко. Табун стережет. Я за ним мигом съезжу.
Отвязывая коня, Маринка видела, как на крупный нос и сурово сжатые губы Василия сквозь листья густого вяза, под которым он лежал, падал яркий солнечный луч.
…Проснулся Кондрашов от негромкого разговора. Перед ним стояла Маринка и держала в поводу двух лошадей, а рядом с ней маячил высокий, угрюмого вида чернобровый парень в широкополой войлочной шляпе. На поясе у него висел большой охотничий нож, за плечами ружье, на руке плеть. Тут же находился подросток верхом на жеребенке-стригуне. Это был помощник Микешки сирота Сашка.
Микешка снял шляпу, обнажил крупную, гладко выбритую голову. Сказал негромким хрипловатым голосом:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! – Кондрашов быстро приподнялся.
– Не надо, дядя, сильно двигаться. – Микешка подскочил к нему, подхватывая
Посоветовавшись, они решили послать Сашку вперед и предупредить Петра Николаевича о Василии.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Проснулся Матвей Никитич Буянов только под вечер. Наскоро умывшись, вышел во двор. Петр Николаевич сидел под вязом с каким-то молодым высоким киргизом в белой войлочной шляпе. К ним в это время подходил длинный, как оглобля, неуклюжий казак в старом затасканном мундире и в такой же с грязным околышем фуражке. Это был местный богач Спиридон Лучевников, свекор Олимпиады. Увидев во дворе бурого косматого жеребца, Спиридон нарочно зашел, чтобы узнать, зачем приехал к Лигостаеву гость. Подойдя к Петру Николаевичу, он поздоровался, но молодому киргизу руки не подал.
Когда скрипнула сенная дверь, Спиридон поднял голову и, заметив Буянова, засеменил длинными ногами ему навстречу.
– Дорогой Матвей Никитич, даже глазам своим не верю! – визгливо сиповатым голосом проговорил Лучевников.
Они давно знали друг друга, встречались на базарах и ярмарках. Спиридон несколько раз продавал Буяновым лошадей и всегда при этом до изнеможения торговался за каждую копейку.
– А я вот, любезный Спиридон Егорыч, своим верю. Да и нельзя ошибиться. Все тот же мундирчик, такой жирный, что на мыло пустить можно. Как только тебе не стыдно в этой пакости на люди показываться! Тьфу! – плюнув в сторону, проговорил Буянов.
– Мы, Матвей Никитич, народ трудовой, только с пашенки приехали… Это вам, купцам, на рысаках разъезжать. Мы люди махонькие…
– У такого махонького денег-то поди полон сусек, – не унимался Буянов, успевший уже после сна осушить полфляжки.
– Шутите, Матвей Никитич…
– Какие там шутки! Сколько косяков в отгул нынче пустил? Вот скоро много лошадей покупать буду, хотел с тобой потолковать, да ну тебя к черту, ты ведь, когда рядиться начнешь, все жилы вытянешь. А это что за степняк сидит? Может, прасол какой? – спросил Буянов.
– Покупает лошадок, только больше всего темными ночами…
– Вор, значит?
– Да неужто ты его не знаешь? Это же Кодар! – нагнувшись к Буянову, зашептал Спиридон с испуганными, словно стеклянными глазами.
– Так вот он какой! – удивленно протянул Буянов. – В прошлом году на скачках все первые призы взял.
– Так точно. Лошадки у него есть подходящие. Выбор большой, – не унимался Лучевников.
Однако Буянов был иначе настроен и, казалось, не слушал его. В упор рассматривая приподнявшегося со скамьи Кодара, сказал:
– А я, милуша, другое слышал. Его отца зарезали и ограбили. Он свое назад брал и за родителя мстил. Не егози зря…
Лигостаев и Кодар подошли к Буянову.
– Значит, ты сын Куваныша? – протягивая Кодару руку, бесцеремонно спросил Буянов. – Здравствуй.
– Здравствуй. – Кодар пожал руку Буянова и слегка поклонился. Он был высок ростом и могуч в плечах. Смуглое, с крупными чертами лицо его было строгим и красивым. Буянов невольно залюбовался этим степным богатырем. Кирилл лежал в тарантасе и внимательно слушал разговор.