Синий треугольник (сборник)
Шрифт:
Впрочем, ломать голову не было смысла. Если уж завязал на Синем Треугольнике узлы, можно теперь ожидать чего угодно…
Никто меня, конечно, не встречал. Дощатая, уже теплая от солнца платформа была пуста. Вдоль вокзального фасада сонно ходил туда-сюда белобрысый милиционер с фуражкой в заложенных за спину руках. У решетчатого забора сидели несколько тетушек — торговки подсолнечными семечками. Дремали, не видя покупателей. Неподалеку от них безразлично прислонился к столбу и грыз длинный огурец мальчишка в балохонистой пестрой одежке.
Потом — стук-стук-стук каблучками —
— Здрасте…
— Рад вас приветствовать, — изысканно отозвался я, противясь желанию пройтись еще раз глазами по их смуглым ногам. — Я могу быть чем-то полезен сеньоритам?
— Да… то есть… ой… а это правда вы? — с каким-то чересчур искренним, несовременным смущением выговорила одна, с клипсами из красных кристалликов.
— То есть я — это правда я. Без всякого сомнения. А в чем дело?
— Значит, вы правда… — и другая девица назвала мои имя и фамилию. — Да?
— Я… да… А! Вы от Альберта Гаврикова? То есть Таврикова!
— Нет, — сказали обе разом. И та, что с красными кристалликами, объяснила: — Мы хотели… ваш автограф…
— М-м… а зачем? Я не звезда, не знаменитость. Не понимаю…
В самом деле, что им стукнуло в голову? Зачем им автограф рядового корреспондента городской газеты (к тому же нездешней)?
— Но ведь это вы написали про плавание на шхуне «Томас Манн»?
О, елки-палки! Неужели слава моих скандальных публикаций докатилась и сюда? Маргарита Долгопень должна ценить: я сделал ее газете междугородную рекламу!
— Вообще-то да, я. Но…
— Ну, пожалуйста! — попросили обе с томными голливудскими улыбками.
Признаться, все это сладко пощекотало мое авторское самолюбие.
— Хорошо… Только авторучка у меня в чемодане… — И, нагибаясь, я улучил секунду, чтобы снова скользнуть взглядом по идеальным, как у фотомоделей, ножкам.
— У нас есть! Вот! Распишитесь два раза, пожалуйста! — Они протягивали мне ручку и две белые брошюрки. Это оказались «Программы для поступающих в средние учебные заведения с гуманитарным уклоном». Я крупно, с завитками, расписался на обеих книжицах.
— Большое сэнкью, — синхронно и певуче сказали девочки. И с переливчатым смехом двинулись прочь (стук-стук-стук). Обернулись, помахали мне брошюрками. Я нерешительно помахал в ответ. Подружки (или сестры? — очень уж похожие) быстро скрылись за вокзальными киосками. А я спохватился, что не вернул им ручку. Кричать и догонять было неловко (опять же милиционер тут — еще подумает что-нибудь). Ладно, ручка дешевенькая, пустяк… Или все-таки догнать?
Пока я растерянно размышлял, рядом вновь ощутились шаги — шевельнулись старые доски платформы. Это приблизился мальчишка с огурцом.
Он стоял в трех шагах. Наискосок от него лежала на досках четкая тонконогая тень.
Мальчишка вопросительно (и будто на знакомого) смотрел на меня зеленовато-серыми глазами.
— Вот… — Я повертел в пальцах ручку. — Забыл отдать. Ты
Он последний раз куснул огурец, бросил далеко назад, через плечо (и через забор) зеленый огрызок и сообщил:
— Переживут. Это Нэлька и Зинка Патраковы, их папаша владелец кожевенной фабрики, ездит на «мерсе». Если надо, купит им тыщу заграничных ручек.
Говорил он сипловато, словно с остатками простуды. В словах его ощущалась давняя неприязнь к девицам Патраковым. А ко мне у этого пацана, кажется, был какой-то интерес. По крайней мере, мальчишка не уходил.
Он стоял, чуть расставив ноги в старых кедах без шнурков, и его широкие трикотажные штаны от ветерка колыхались у немытых колен. И подол колыхался…
По правде говоря, не нравится мне мода нынешних пацанов на такие вот пестрые обвисающие костюмы. Ребята в них выглядят как стоячие вешалки с гардеробными плечиками, на которые небрежно брошено разукрашенное рекламами тряпье. В мои школьные времена мальчишку в таком одеянии насмешники сжили бы со света за полчаса.
Впрочем, у каждого времени свои вкусы.
«А что такое время?» — ехидно вставил в мои мысли реплику Травяной и Песчаный Заяц, который, кажется, прятался в лопухах у края платформы. Я не успел отреагировать. По путям без остановки промчался столичный экспресс — красные вагоны, блестящие стекла. Вихрь взметнул над досками подсолнуховую шелуху. Мальчишкины штаны и майка-фуфайка заполоскали, как порванные шквалом паруса. Он ухватил подол и прижал к бедрам. Полинялая одежда мальчишки была пыльно-синего цвета, с широкими желтыми поперечными полосками на штанинах, с белым кругом на груди, в котором зеленело непонятное существо — не то кенгуренок, не то маленький динозавр. Под кругом по дуге выстроились буквы непонятной желто-зеленой надписи: CICIMORA.
Что же от меня хочет этот юный «кикимора»?
Он вдруг сказал, не отводя глаз:
— А мне вы можете дать автограф?
— Н-ну… пожалуйста… А на чем?
— Сейчас… — он зашарил в трикотажных складках. — Поморщился: — Кажется, ни одной бумажки в карманах. Ветром выдуло, что ли…
— Подожди… — В заднем кармане джинсов я нащупал записную книжку, открыл и широко расписался на чистом листке. Вырвал, протянул:
— Держи…
Хотел спросить: «Неужели ты читал мои репортажи?», но почему-то не решился.
Мальчишка аккуратно взял листок, поразглядывал, пошевелил толстыми потрескавшимися губами, словно разбирал мою подпись по слогам. И вдруг сказал деловито:
— Ага, и вправду это вы… Тогда что? Идем?
— Куда? — слегка опешил я.
— Ну, вы же просили, чтобы вас встретили. Вот…
— Постой! Так, значит, ты племянник Альберта… — Я вдруг сообразил, что не знаю отчества давнего приятеля. — Альберта Таврикова?
— Ага… Гаврикова.
— Вот оно что!
Мне почему-то казалось, что племянник Альберта — юноша студенческого возраста, а тут этакий сверчок. Лет десяти на вид. Ну, самое большее одиннадцати. Значит, кроме него некому было исполнить важную миссию встречи. Ну и на том спасибо…