Синий ветер
Шрифт:
— Не сидеть же мне тут еще сутки.
— А и посидишь, не велика птица. Служить, что ли, приехал?
— Да, начальником плавсредств.
— Вот оно как! Ну раз начальником, тогда пришлют что-нибудь.
Диспетчер поправил фуражку и проворно юркнул за барьер. Он долго дул в телефонную трубку, стучал рычагом, ругался:
— Спят, язви их в душу! Але, але!
Наконец ему ответили.
— Слышь-ка, Витына, пошебурши там кого-нибудь на стройке, скажи, начальник какой-то приехал. Ну да, тут у меня кукует. Как найдешь, дзинькни мне. Ага, жду.
Повесив трубку, он снова поправил
— Щас разыщет.
Еще раз окинул Олега с головы до ног пристальным взглядом и недоверчиво спросил:
— А ты, парень, не разыгрываешь меня? Уж больно молод ты для начальника-то.
— Возможно. Да ведь и должность у меня тут будет невеликая.
— Все-таки начальник. Стройка тут у нас всему голова, а начальник — и царь, и бог, и воевода.
Дзинькнул телефон, и диспетчер схватил трубку.
— Ясно, как не понять. На третий будет поближе. Ага, значит, к третьему. Передам, как не передать?
— Катер подадут к третьему причалу. Через полчаса будет. А вы пока чайком погрейтесь. — Диспетчер извлек из-за барьера зеленый эмалированный чайник, поставил его на печку, сам опять ушел за барьер. Помолчали минуты две-три, и, убедившись, что диспетчер не собирается продолжать разговор, Олег спросил:
— Как тут у вас живется? Простите, не знаю вашего имени и отчества…
— Козырев Иван Алексеевич.
— Очень приятно. А моя фамилия Борисов.
— А по батюшке?
— Олег Николаевич.
— Как живется? Обыкновенно. Я тут шестой год, уже пообвык. Зимой, когда пурга, тоскливо. А так — ничего.
— Семья большая?
— Сам со старухой, сын с невесткой да две внучки — выходит, шестеро. Сын-то у вас на стройке работает, до двух с половиной сотен выколачивает, мне полторы платят, да невестка в детском саду сотняшку получает. Вот и набегает полтыщи. С этими деньгами и на Севере жить можно. Да еще кино бесплатное.
— То есть?
— А вот оно, кино-то, у меня. — Козырев встал, отодвинул барьер, и Олег увидел стоявший на табуретке узкопленочный кинопроектор «Украина». — Хочешь, покажу, пока катер подойдет?
— А что? Давайте.
Козырев выбрал из пяти лежавших на полу коробок одну, вынул из нее ленту и, ловко заправляя ее, рассказывал:
— Эта у нас второй год лежит, «Карнавальная ночь» называется. А всего пять картин. Бывает, в пургу тут по неделе, а то и по две живут, вот и крутят кому не лень. Сначала так, а потом задом наперед. Ну, начали?
Экраном служила закопченная стена. Изображение прыгало, лента была основательно поцарапана и вскоре оборвалась.
— Вот ведь заездили, язви их! А клею, который нужен, нет.
На причале пахло тухлой рыбой, смолой, соляркой и еще чем-то кисловатым. Эти привычные запахи порта напомнили Олегу о Севастополе, о пестром многолюдье приморского бульвара, о белых колоннах Графской пристани, и ему вдруг стало грустно. Он старался стряхнуть эту грусть, начинал думать о том, что ему предстоит делать тут, но окончательно освободиться от воспоминаний не мог: они метались, как испуганные мыши, тыкались то в один уголок памяти, то в другой. А вслед за севастопольскими впечатлениями вылезли вдруг московские встречи,
Большой грязно-рыжий пес обнюхал чемодан, улегся у ног Олега и тоже стал смотреть на бухту, на медленно ползущий по зеленой воде белый катер.
— Что, брат, скучно? Давай дружить.
Пес, слушая его, шевелил ушами и преданно смотрел в глаза. Он не только позволил погладить себя, а даже лизнул руку, должно быть, в знак благодарности за столь лестное предложение.
Катер был уже близко. Его совсем недавно покрасили, он весь сверкал чистотой, но и свежая краска не могла скрыть его почтенный возраст, как не могут скрыть румяна и белила морщин на лице пожилой женщины. Он, точно мудрое животное, сознающее свою старость, осторожно подходил к причалу, тяжело отдуваясь боковыми шпигатами, выбрасывающими коричневые потоки воды. Вот простудно засипела сирена, потом вдруг кашлянула и выдавила из себя такой пронзительный звук, что катер от испуга и неожиданности вздрогнул и остановился. Должно быть, где-то что-то заело, и сирена выла нескончаемо долго, стоявший на корме усатый человек в стеганой нейлоновой куртке грозил кулаком рулевому, а тот метался в рубке и никак не мог сладить с непослушной сиреной. И когда она наконец замолчала, до Олега донеслись обрывки ругательств, адресуемых рулевому.
Не ожидая, пока двое парней накинут швартовы на кнехты, человек в стеганой куртке легко выпрыгнул на причал. Он был маленького роста, но широк в плечах, весь какой-то квадратный. Его скуластое, тоже квадратное лицо было густо исхлестано морщинами, из-под фуражки выбилась седая прядь волос. Ему, казалось, далеко за пятьдесят, и для своего возраста и сложения он был, пожалуй, слишком подвижен.
— Мичман Туз! — представился он.
— Борисов.
— А мы ждали вас только через шесть дней рейсовым самолетом.
— Да вот самолет попутный подвернулся, ледовый разведчик.
— Они нас частенько выручают. То почту, то фильмы, то еще кое-что по мелочи подбрасывают. У вас больше никаких вещей нет?
— Нет. — Олег подхватил чемодан, и они пошли к катеру. Пес покорно поплелся за ними. На катер он прыгнуть не решился, но, когда отдали швартовы, заскулил и заметался по причалу.
— Ваша псина-то? — спросил Туз.
— Нет, тут, на причале, познакомились.
— Их тут много, приблудных, — словно бы извиняясь, сказал мичман. — Зимой в упряжке, а летом вот так и бродят.
— Может, взять? Вроде хозяина во мне признал. Только вот не знаю, где мы жить с этим барбосом будем.
— Об этом не беспокойтесь, квартиру вам уже приготовили. Пока, правда, на первом этаже, но к зиме переберетесь на второй.
— Мне все равно, я ведь холостой. А чем хуже первый этаж?
— О, вы еще не знаете Арктики. Под нами вечная мерзлота, практически — лед, зимой на первых этажах холодно. Так берете пса?
— Придется взять.
— Хомутинников, подходи к причалу! — крикнул Туз рулевому.