Sinnerman
Шрифт:
– Как странно, - думал Эбернети, наблюдая за тем, как люди пытаются распределить между собой работу, - мир погиб, а время всё ещё идёт.
Многие, не задумываясь об этом, переставали жить, существуя, чтобы потом, через недели или месяцы, все равно, корчась в судорогах лучевой болезни, упасть к ногам этой ‘ядерной осени’. Они не выдерживали, срывались и уходили “наверх”, в лапы смерти, сеющей пепел. Другие оставались, но, будучи одинокими, сходили с ума, кончая жизнь самоубийством.
Эбернети, наблюдая за тем, как один за другим Капитолийцы умирали, стал тщательнее присматривать за Эффи. Всё чаще он замечал, как в её глазах таял тот весёлый задорный огонёк. И хотя он поддерживал её как мог, она
Хеймитчу же было гораздо легче. Хотя он так и не смог привыкнуть к пыльным бурям. Они были непредсказуемы, как бы к ним не готовились, к ним нельзя было привыкнуть. Каждый раз его ждала бессонная ночь, он ворочался в постели до утра, а остаток дня он был измученный, разбитый и нервный. Теперь с каждым днём прибавлялось чувство тревоги за его семью. Он был папочкой для Китнисс и Пита, а Эффи уже давно стала ему женой.
Эбернети удавалось покидать бункер вместе с Китнисс, которая нуждалась в этом больше, чем кто-либо ещё. То, что они увидели за пределами Убежища, повергало в шок, окончательно лишая здорового сна. Нет, конечно, Хеймитч знал, что безоблачного синего неба, деревянных домиков деревни Победителей среди изумрудных полей он уже никогда не увидит. Нет, все было как по учебнику - шквальный ветер гнал низкие свинцовые облака, роняющие кислотный снегодождь и пепел на мутные потоки рек, а косяки бумажного мусора и какого-то обгоревшего тряпья кочевали по пустынным улочкам. Это была настоящая осень, октябрь, кажется, это был выходной, но на улице теперь всегда мрачно и оглушительно тихо. Люди не спешат выйти на улицу, как обычно это бывало. Ни смеха прохожих, ни шума машин… Ядерная осень, пройдясь световым, ударным, тепловым и нейтронным гребешками своей дьявольской Жатвы, уничтожила почти всех тех беззаботных жителей некогда “большой столицы”. Те, кого она не коснулась, кого в первые дни не сожгли, не “скосили” нейтроны и гамма-лучи, продолжали сражаться за кусок хлеба, за глоток чистой воды, за место под “солнцем” - аварийной лампочки бункера. Время продолжало идти, с ТОГО МОМЕНТА прошло больше четырёх лет, и выжившие отдавали долги за своё спасение. Хеймитч никак не мог отмахнуться от стоявшего перед глазами видения - тощие, с бледной, покрытой язвами, кожей, в клочьях, бывших когда-то летней одеждой, с воспаленными, красными глазами, люди копошились в развалинах и как по команде, обернувшись, начинали швырять в машины камнями, изрыгая проклятия. Теперь на планете нет безопасного места, где ты не рисковал бы стать жертвой уничтоженных Войной, изгнанных из “чистого”, здорового общества в ад.
Бывший ментор, задыхаясь от бессилия, резко проснулся, ощущая, что буря закончилась. Около четырех часов сна за второе сутки были совершенно бесполезными. Его разбудила тишина, но в ушах словно продолжал шуметь песок. Хеймитч слегка приподнялся на локте, и заметил, что она не спит. Эффи лежала на спине, недвижно уставившись в потолок.
– Что-то случилось?
– вяло пробормотал он.
Она не ответила.
– Эй, Тринкет…
Она медленно перевела взгляд.
– Ничего, - сказала она.
– Спи.
– Как ты себя чувствуешь?
– Все так же.
Еще мгновение он лежал, внимательно вглядываясь в ее лицо.
– Ладно, - сказал он, поворачиваясь на другой бок, и закрыл глаза.
– Прости, - глухо отозвалось от стен, и её рука коснулась
– Постарайся заснуть.
На следующее утро она заговорила первая. Тихо, словно боялась чего-то; она стояла в противоположном конце коморки, словно между ней и Эбернети была гигантская пропасть.
– Они собираются найти выживших из Дистриктов и перевести их сюда. В безопасность.
– Правда?
– хмыкнул мужчина и подошел к Эффи почти вплотную.
– Кто они?
– Китнисс, Плутарх, Пит, - она опустила глаза и выдохнула: - я.
– Ты не едешь. Это слишком опасно. Мы сто раз говорили об этом.
– Да, - безжизненно ответила она.
– Китнисс и Пит прошли через многое. Они смогут защититься. Плутарха мне не жалко. Думаю, он и среди безумцев найдёт союзников. Но ты… - он сел в кресло, и уставился на Эффи, с победным выражением лица.
– Ты ничего не изменишь, если поедешь с ними. Если с тобой что-нибудь случиться…
– А что измениться, если я останусь? Что если я сейчас умру? Прямо здесь, на твоих руках - от скуки? Назови мне причину, хоть одну, из-за которой я должна радоваться? Почему я должна продолжать существовать?
– Мы остались в живых, - прорычал он сидящей напротив жене.
– В живых?
– Да.
– О господи, да что ты несешь! Какие живые? Это не жизнь! Мы заключенные. Я так больше не могу.
– Прошу тебя.
– Мне все равно. Все равно, слышишь?
– Эффи!
– Хватит говорить мне, что это закончится! Господи, почему я согласилась на это? Какая я была дура!
– Мы с тобой ведь тысячу раз обсуждали.
– Ты пытаешься нас спасти, да? Больше не могу. Сначала даже не хотела тебе говорить. Так было бы лучше. Говоришь, что жизнь за нас отдашь, а какая от этого польза? Сначала Тринадцатый, теперь это!
– Прекрати, - устало выдохнул мужчина.
– Нет. Ты предпочитаешь ждать. А я не могу. Не могу.
Она опустилась вниз по стене, прижимая колени к груди, сжавшись в комочек, её руки бессильно опустились по бокам.
– Я тебя не отпущу и никогда не оставлю, - он опустился на колени рядом с ней.
– А мне все равно. Все бессмысленно. Если хочешь, можешь считать меня тупой сукой Капитолийкой, разбалованной куклой.
– Эффи, не делай этого.
– Нет, я не останусь. Не могу. Прости.
– Я не справлюсь один, - тихо шепнул он; Эффи всхлипнула, они сидели молча - она, потупив взгляд, а он, прожигая в ней дыры.
– Я не вижу больше снов. Я перестала улыбаться. Ты все настаиваешь, что надо бороться. Но мне больше не за что бороться. Во мне все умерло в ту ночь, когда мы попали сюда. Это мой последний шанс… твой шанс доказать мне, что можно исправить хоть что-то.
Он ничего не ответил.
– Видишь, тебе нечего возразить.
– Ты всё решила сама.
– Мне пора.
– она встала, наклоняясь, целуя его губы, пытаясь запечатлеть в этом поцелуе всю нежность и тоску, а затем ушла. Она была права. Без сомнения, Эффи Тринкет - цветок, вянущий под колпаком, нуждающийся в свободе.
Через час колонна машин отправилась на спасательную операцию. Хеймитч успел попрощаться со своими детками, стараясь дать им как можно больше советов, напутствий и самое главное правило - не дать Тринкет погибнуть. Пит улыбался, возражая на необычную заботу со стороны бывшего ментора мол “мы быстро справимся, одна нога здесь, другая уже “дома””. Китнисс молча обнимала Эбернети. Что-то внутри мужчины подсказывало, о том, какой ужасной ошибкой была эта поездка, но исправить её он был не в силах.