Синюха
Шрифт:
Он спускался с крыльца и видел, как в соседних хуторах зажигали керосинки, просыпался народ. Собаки, повылетав с дворов на улицу, отчаянно рвали глотки. Он даже сумел увидеть, как по дороге кто-то пробежал к уралу и ловко забрался в кабину: Кувшинов, а больше некому, только у него ключи от этого монстра.
– Ну всё, - процедил он сквозь зубы, стиснув кулаки.
– Началось...
И тут она завыла... да так, что Витька, дрогнув всем телом, пошёл ещё быстрее.
Этот адский аппаратик, который Сашка врубал каждый раз, когда начиналась очередная байда, работал просто
Сирена, погремев, наконец-то смолкла - и с души хоть немного отлегло.
– Вставай, страна огромная, жопы подняли и побежали!
– орал Кувшинов, высунув башку из окошка; стрижка у него была хитрющая: под каре.
– Синюха за Свистелкой грохнулась!
– он вдруг сощурил соколиные глаза.
– Витька, ты?!
– Женщина твоей мечты!
– Какие женщины к чёрту!
– он спрыгнул в стылую грязь.
– Там такая девочка грохнулась, ты б видел, м-м-м, пальчики оближешь! Ты посмотри, как она, сука, полыхает! Маслицем, густо - на четыреста лет!
Они пожали друг другу руки. Кувшинов крепкий, жилистый, сутулый, в годах. Глаза у него острые, маленькие, как бусинки, горят какой-то безудержной силой, и кажется, что всегда он готов, как тот пионер. Семь лет врач, столько же художник, а в остальном - золотой человек. С таким и в бой, и на разговор, и в любую другую жопу не зазорно кинуться. Снесло его на пятом десятке, свалил он в деревенские дали, подальше от людских городов. Стоял Сашка посреди ночи в своём любимом красном свитере, и хоть бы хны. Ни стонов, ни чихов.
– Ну чё, Вить, - сказал он, дымя папироской.
– Бздишь?
– Спрашиваешь!
– Да ты не бзди, потому что всё, что сгорит, не наше, а что не сгорит, спасём, - Сашка, осмотрев дома, перетянул ружьё на плечо.
– Всё, кажись, задрались!
И Выселки проснулись.
Село, считай-то, на восемь дворов: Полумисковы по своим хуторам, Кувшинов и Кузнецов, Федосья и Фадеев, Витька с огородом, а восьмой хутор так - пустовал. Жил там когда-то Богдан, но рубанул его, сука, паскудник. Были, конечно, и другие посёлки, с другими людьми, на других Параллелях, но те далеко.
Загремел Фадеевский дом и выскочил на крыльцо этот косматый, страшный медведь. На плече ружьё, за поясом топорик. Каждый раз Володька как специально дожидался очередной заварушки: он нарочито замешкался на крыльце и молча, щуря глаз, посмотрел на Свистелку - на это страшное, чуждое человеку зарево.
Кувшинов вскочил на подмосток кабины и что-то там щёлкнул внутри: мокрый, окутанный паром луч света выстрелил вдоль дороги, цепляя край чёрного леса.
– Триста ватт, - хихикнул он.
– А долбит как штуцер!
– Саня-я-я!
– проревел Фадеев.
– Чё, Володь?!
– Большая?!
– Средняя!
– Я думал, жопа там, - Фадеев спустился
– А там, кажись, хуйня на постном масле!
– Чё, Витька, - Сашка мыском ботинка простукивал посеревшие от грязи колёса.
– Опять лохматый залетал?
– Видел?
– Видел... он же вон через двор мой каждую ночь. Черти ж они такие, с ними вполоборота надо. Зазеваешься, а он и бабу уведёт, и хутор на себя перепишет. Володь?
– Чё?
– Другим-то звякнул?
– Звякнул, - сказал Фадеев.
– Едут уже.
По дороге им навстречу топали Кузнецов, Полумисковы. Петро на горбу тащил мешок с песком кило на двадцать, Борька две канистры, а Костик - лопату да шланг.
– Аделина!
– проголосил Борька.
– Ты где?!
Аделина у Борьки всегда разная: то Витька, то Сашка, то Фадеев.
– Да здесь я!
– крикнул Кувшинов.
– Петь, а песок-то зачем? В штаны что ли сыпать?
– Да так, на всякий случай, - добродушно крякнул Петро.
– Вдруг чё присыпать придётся.
Сашка, проверив колёса, вернулся обратно в кабину:
– Присыпать мы всегда успеем! Ну чё, Володь, погнали?
– Заводи!
Сашка завёл грузовик, а пока грелся мотор, он достал из загашника серебристый термос, снял с него крышку и влил в себя горячий, дымящийся кофе. Потом немного плеснул в крышку и передал через заднее окошко кабины Фадееву. Все набрались. И тогда Кувшинов с хрустом перекрутил баранку, выровнял колёса и тронулся: тяжёлая дура, клокоча мотором, дёрнулась и неуклюже пошла по дороге, набирая грохот и ход; дорога оказалась ухабистая, неудобная, и чтобы не упасть, Витька обеими руками накрепко схватился за поручни. Тут-то и ударила эта страшная тишина. Так всегда случается, когда едешь навстречу Синюхе, а отпускает уже непосредственно на месте происшествия, потому что видишь картину собственными глазами - и там либо ждать, либо вкалывать.
Витька выглянул наружу: виднелась грязная, извилистая как змея дорога, а вдоль неё тянулся заволоченный мраком лес. Свистелка - там, в её холодной глубине, растекался сырой туман, скрывавший древние тайны; да и вообще все Параллели одна сплошная, нераскрытая тайна, некий организм, не имеющий ни системы, ни логики, как кошка, которая сама по себе - вот она лежит на коврике, и вдруг уже сиганула в окно, а там и лови.
Петька суеверно смотрел на небо; даже здесь, у самого подножья леса, было видно это газовое зарево.
– Чё смотришь, Петь?
– Первую помните, - вспомнил вдруг Кузнецов.
– Три года назад которая, в Медвежатник? Помните, сколько деревьев тогда прогорело?
– Ну и чё?
– не врубился Борька.
– Первая-то причём?
– При том, что на лес упала...
И Витька почему-то задумался; и вправду та самая первая, упала на лес - в Медвежатник, и прогорела дотла тогда целая туча деревьев.
– Соображаешь, - Витька упёрся рукою в борт.
– Остальные в овраги потом, на пустыри, на полянки, в Мутноводье одна даже рухнула, пар-то потом валил, как из настоящего вулкана. Три года, а хоть бы один пожар. Не кажется странным?