Сиреневые ивы

Возовиков Владимир Степанович

– А мы стараемся в роте сами первыми замечать спады. Даже малейшие. И задеваем гордость солдат. Наша часть традициями богата, да и кого из солдат ни возьми - у всякого либо дед воевал, либо отец служил. Поддерживаем переписку с родителями, советуемся, письма их коллективно читаем. По себе знаю, как действует отцовское слово. Дед у меня человек заслуженный, фронтовой офицер, отец тоже офицер. Оба люди крутоватые, но я от них правду не таю, если даже она неприятна, всегда подскажут дельное. Да ведь мы к тому же все трое коммунисты...

Слушали мы лейтенанта Куликова и снова вспоминали наших преподавателей и командиров - полковников Ломакина, Останина, Рассказова, подполковников Лоптова, Павловского, Хелемского, Березняка, Разумовского, майоров Кузнецова и Андреева... Жаль, имена забылись - не по имени-отчеству мы к ним обращались, а по воинскому званию. Зато крепко помнятся их уроки, особенно тот,

который преподавали нам ежедневно. Каждый из них вел свое дело так, словно оно и есть краеугольный камень в профессии офицера-танкиста. Нет, они не соперничали, они действовали заодно, примером профессиональной добросовестности утверждая в сознании будущих командиров строгую истину, выверенную войной: в военном деле второстепенного нет! И воспитывали уважение к профессии, гордость за свое оружие, прославленное на полях битв. А выражение глубокой, истинной гордости это и профессиональная добросовестность, и ответственность за свое дело...

Дорого было уловить чувство профессиональной гордости в словах лейтенанта Куликова - наследника дедовского и отцовского дела в армейском строю.

Сурова история нашей Родины. Нынешнее поколение молодежи, как и все предыдущие, выдвигает своих доверенных для защиты самого дорогого, что у нас есть, - социалистического Отечества. Время изменяет оружие и способы борьбы, но не отменяет опыта предшественников, особенно опыта, добытого кровью.

На поверке - четвертая рота курсантов ташкентского танкового училища. Твердый строй загорелых парней. Им уже недалеко до выпускного порога, и в ладных фигурах, в твердой прямоте взглядов видна печать курсантской школы. С большого портрета юный Шаландин смотрит на танкистов, которые по возрасту - его ровесники, по времени - внуки. Шаландинцы. Так их зовут в училище. Сами они в своей роте шаландинцами именуют лучших. В тот день командир роты капитан Олег Марьянков лучшими назвал взвод старшего лейтенанта Виктора Черняева, победителей соревнования младших сержантов Сергея Гордия, Владимира Бородавяо, курсантов Виктора Хизова и Александра Полупана, отличное отделение младшего сержанта Юрия Землянухина. Была уверенность, что доведется еще услышать об этих ребятах, внуках фронтовиков, - услышать в войсках, когда возглавят они танковые подразделения.

Здесь, в четвертой роте, невольно останавливаешься перед стендом, с фотографий которого глядят отцы и сыновья - питомцы училища. Полковник Колесников и курсант Колесников, полковник Бондаренко и курсант Бондаренко, отец и сын Василевские, Герасименя... Живут в училище танкистские династии, как еще до войны жила династия братьев Поповых, храбро воевавших потом на фронте, как в годы войны продолжалась династия семьи полковника Кедрова, сыновья которого стали выпускниками сорок первого, сорок второго и сорок третьего годов. В училище бережно собирают реликвии, рассказывающие о выпускниках всех лет - это общая черта жизни наших военных училищ. И не случайно повсюду - в казармах, в клубе, в музее, на аллеях красивого и уютного городка - курсант постоянно ловит пристальные взгляды тех, чью славу ему наследовать.

Помнится, наши враги писали открыто: надо, мол, подождать, пока из Советской Армии уйдет закаленное войной поколение, тогда можно будет силой испытать прочность рубежей социализма. Сегодня наши враги так не говорят, хотя последние фронтовики уходят в запас и отставку. Однако фронтовики строя не покидают... С нами в списках училища числился только один из Героев - питомцев училища - гвардии лейтенант Шаландин. Теперь пятеро Героев Советского Союза - в списках рот ташкентского танкового! Гвардии старший лейтенант Василий Мартехов, гвардии лейтенант Иван Мерзляк, лейтенант Георгий Склезнев, гвардии лейтенант Евгений Уткин, гвардии лейтенант Вольдемар Шаландин. Другие зачислены в списки частей, в рядах которых сражались. Зачислены навечно и останутся рядом с сыновьями, внуками и правнуками, пока существует необходимость защищать Родину, социализм и мир на земле.

В сумерках с далекого полигона ветер донес раскаты залпов. Может быть, в темных ночных холмах учились владеть новейшим танковым оружием племянник генерала Мадудова Сергей и сын нашего однокашника Александр Козловский - теперешние курсанты ташкентского танкового? Или на опорные пункты "противника", обнаженные лучами приборов ночного видения, вели в атаку подразделения выпускники училища, отличники учебы старший сержант Степаненков, сержанты Мацак, Филиппов, Овсянников, Тоискин и их товарищи, держа свой экзамен на командирское звание?..

В густой тьме далекие пушечные огни стали похожи на сполохи летних зарниц над созревающими хлебами. Они рождали ощущение спокойствия, тепла и прочности этой жизни, Я знал, такое ощущение - от сознания того, что там,

в ночной степи, в надежных, могучих машинах сыновья фронтовиков учили своих сыновей защищать жизнь, защищать Родину и мир, добытый великими жертвами и великим мужеством отцов. Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. Красная лента

В натужном, словно спрессованном, гуле винтов, в нервной дрожи корпуса, в пугливом мерцании индикаторов на приборном щитке капитан Лагунов ощущал непривычную тяжесть машины. По просьбе афганских друзей экипаж доставлял в далекий аул водяные насосы, горючее, продовольствие и книги для школы. В последнюю минуту перед вылетом стало известно: в ауле есть больные, среди них - дети, и тогда командир распорядился взять врача. Лагунов только охнул, увидев шестипудового гиганта с громадной сумкой, набитой инструментом и лекарствами. И как он втиснулся в десантную кабину между бочками, ящиками и тюками, да еще без всякой подсказки и помощи умудрился включиться в бортовую связь? Видно, такие оказии ему не впервой. Непритязательность великана понравилась Лагунову, но теперь, над скальной пустыней высокогорья, он всерьез пожалел, что не прислали доктора полегче.

Крутизна гор увеличивалась. Красноватые облака как будто передали свой цвет скалам, над сизыми провалами ущелий, над серо-желтыми лоскутами долин текли красно-коричневые хребты, ребристо блестели багровинкой почти отвесные склоны. Знакомая по прежним полетам в горах тревога усиливалась в душе Лагунова, и он до рези в глазах всматривался в каждый распадок, в каждый ближний хребет. Интуиция все-таки не обманула. Вблизи перевала, когда вертолет, свинцово-тяжелый в разреженном воздухе, полз вверх над изрезанным склоном, где в коричневых морщинах распадков белел снег, Лагунов вдруг услышал - будто сухим горохом осыпало правый борт, и тут же увидел впереди, сбоку, над рваным гребнем рыжего песчаника, вспышки винтовочных и автоматных выстрелов, а потом - грязные чалмы и халаты басмачей. "Не выдай, родимый", - шепнул, доводя обороты двигателя до предела, и вертолет послушно вздыбился под ливнем свинца, отщелкивая броней искры пуль, перевалил гребень, повис над бездонной дымчато-сизой падью. Успокоительно пели винты, и Лагунову в избытке чувств вдруг захотелось благодарно погладить машину. Летчик невозмутимо горбился впереди. А как там, в десантной кабине?

– Жив, доктор?

– Доктора умирают последними, - рокотнул в наушниках нервный басок.
– Вы не меня, вы себя берегите... Однако знали бы эти сволочи, в кого стреляют!

Лагунов промолчал, лишь усмехнулся: уж басмачам-то хорошо известно, что советские летчики несут в горы жизнь. Он работал в здешнем краю в самую, пожалуй, нелегкую и героическую зиму, когда враги Апрельской революции объявили народной власти открытую войну, избрав голод едва ли не главным оружием. Банды бывших помещиков, уголовников и наемного отребья из-за рубежа, "братьев-мусульман", которых афганцы метко окрестили "братьями шайтана", грабили селения, жгли хлеб, угоняли и уничтожали скот, рассчитывая, что голод и бедствия вызовут общее недовольство населения провинции Народно-демократической партией и новым, революционным правительством, которому пришлось устранять тяжелые последствия кровавой диктатуры Амина. Приглашенные в Афганистан советские войска не были в стороне от борьбы. Но не горелым порохом пропах вертолет Лагунова, тогда еще старшего лейтенанта, он пропах теплым хлебом. И теперь в кабине аромат хлебного поля, его не выветрили горные сквозняки, не заглушили тяжелые запахи горючего и разогретых металлов. Или его рождает память об опасных полетах в незнакомых ущельях с мешками муки на борту, память о встречах с людьми, чьи глаза и сегодня жгут душу? Оробелые и недоверчивые поначалу, глаза эти наполнялись слезами изумления; люди, обреченные со своими детьми на голодную смерть басмачами, плача, целовали хлеб. "Тот, кто дает хлеб, не бывает врагом. Враг тот, кто отбирает хлеб". Лагунов потом не раз слышал эту фразу, изучая язык друзей. И часто бывало так, что сами афганские крестьяне указывали советским пилотам безопасные маршруты, предупреждали о возможных засадах бандитов на скалах, близ которых ожидался пролет советских машин. А главное, простые афганцы сами все чаще брались за оружие, чтобы защитить от басмачей себя и свои дома.

Однажды экипаж Лагунова спас трех горцев. Басмачи нагрянули на пастбище внезапно, связали чабанов, отделили маток от отары и стали "добывать" драгоценный афганский каракуль: прикладами и сапогами били овец по животам, пока те не скидывали плод. Зная, что самая ценная шкурка у еще не родившегося ягненка, басмачи добывали себе поживу таким зверским способом. Видно, они заодно хотели извести все стадо. Молодой чабан не выдержал, гневно закричал на бандитов, тогда его ударили прикладом в лицо...